|
Зато покажешь нам правдивую картину знаменитого самоубийства Иокасты. Возьми веревку, Мириам, исполни свою обязанность актрисы. (Курт протягивает веревку Мириам, она, однако, не берет ее. Курт пристально глядит на нее, роняет веревку). На втором подносе две толстые булавки. Мы бы хотели достать пряжки, две знаменитые и, конечно, золотые с изображением змей и драконов пряжки, которыми Эдип ослепил себя. Но мы не в Греции, не в Фивах, а в концентрационном лагере в Польше. Мы не экипированы, к сожалению, для подобного рода опытов. Удовольствуемся поэтому двумя булавками, Саул, двумя простыми булавками, однако отличной немецкой работы из настоящей золингенской стали. Теперь, Саул, если пожелаешь ослепить себя перед публикой, то, конечно, сделаешь трагедию, как бы это сказать, более захватывающей. Но у Софокла ослепление происходит не на сцене. Софокл, как ты справедливо заметил, поэт, и он избегает слишком жестоких картин, слишком кровавых. Поэтому, Саул, ты можешь пойти за сцену и спокойно ослепить себя там, а потом вернуться снова сюда. Ты волен сделать это. (Курт, пристально глядя на Саула, роняет булавки). Итак, Саул, итак, Мириам, действуйте, ну, смелее. Ты — мать, совершившая кровосмешение, Мириам, и конечно, если не повесишься, как того желает твой Рок, то через девять месяцев родишь на свет сына, который будет братом своего отца и сыном своего брата. Ты, Саул, убийца отца и любовник матери, чего же ты медлишь и не ослепляешь себя, как того хочет Рок? Чего ждешь? (Саул и Мириам смотрят на него и молчат). Саул, Мириам, шутки в сторону. Должны же вы понимать, что все это очень серьезно, очень серьезно. Разве вы не понимаете, что если по-прежнему будете отказываться играть свои роли, вся трагедия рухнет, а главное, рухну я, греческий Рок, ваш Рок, пожелавший сделать тебя, Мириам, любовницей своего сына, а тебя, Саул, убийцей своего отца и любовником матери. Разве вы не понимаете этого? (Внезапно Саул достает пистолет и стреляет в Курта. Курт ранен. Публике в партере вскакивает с мест. Два охранника набрасываются на Саула и обезоруживают его).
Первый офицер. Мы слишком долго терпели. Этот заключенный ранил коменданта лагеря. Пусть его немедленно арестуют, запрут в строгий карцер до проведения необходимого допроса. Прежде всего, нужно выяснить, кто дал ему это оружие, каким образом он раздобыл его. Курт. Оставьте этого человека, оставьте. Это я снабдил его пистолетом. Это тот пистолет, который дал ему Вепке, пистолет, которым он убил своего отца. И я сам же приказал охранникам, которые арестовали его, оставить ему оружие. Так и было сделано. Первый офицер. Но это же чистое безумие. Заключенный ранит коменданта лагеря и его не наказывают. Курт (слабым голосом). Заключенный не ранил коменданта лагеря, господа. Он ранил своего Рока. Это покушение, впрочем, тоже является составной частью спектакля или вернее — эксперимента. Я предвидел это и хотел этого. Итак, господа, трагедия продолжается или, точнее, подходит к концу. (Курт ранен тяжело, но не хочет показывать этого. Он шатается, но держится). Господа, почему трагедия подходит к концу? Потому что спектакль, подойдя к своему традиционному финалу, остановился. Эдип и Иокаста знают, что он убийца своего отца и любовник матери, а она ждет ребенка, который будет сыном ее сына. И все же они не могут не повиноваться греческому Року, то есть мне. Они не повинуются своему Року, который хочет, чтобы Эдип ослепил себя, а Иокаста повесилась, и хотят по-прежнему оставаться в живых, хотя и совершили преступления. Но в таком случае, господа, трагедия Эдипа не только не прекратится, но потеряет смысл, уйдет в ничто. (Курт останавливается на минуту, тяжело дышит). Но что это означает, господа? Это означает, что старая трагедия о семейных отношениях уже невозможна. И невозможна потому, что семьи больше нет, не существует. Это означает, господа, что древний Рок, греческий Рок уходит, кланяется и уходит навсегда. (Курт шатается, но ему удается поклониться). |
