Гавриил Державин. Купидон
Под Медведицей небесной, Средь ночныя темноты, Как на мир сей сон всеместной Сыпал маковы цветы; Как спокойно все уж спали, Отягченные трудом, — Слышу: в двери застучали Кто-то громко вдруг кольцом. Кто, спросил я, в дверь стучится И тревожит сладкий сон? «Отвори: чего страшиться?» Отвечал мне Купидон: «Я ребенок, как-то сбился В ночь безлунную с пути[1]; Весь дождем я замочился, Не найду, куда идти.» Жаль его мне очень стало, Встал и высек я огня; Отворил лишь двери мало, Прыг дитя перед меня. В туле лук на нем и стрелы. Я к огню с ним поспешил, Тер руками руки мерзлы, Кудри влажныя сушил. Он успел лишь обогреться[2], «Ну, посмотрим-ка», сказал: «Хорошо ли лук мой гнется? Не испорчен ли чем стал!» Молвил, и стрелу мгновенно Острую в меня пустил, Ранил сердце мне смертельно И, смеяся, говорил: «Не тужи; мой лук годится[3], Тетива еще цела.» С тех пор начал я крушиться, Как любви во мне стрела.
1797
КОММЕНТАРИЙ Я. ГРОТА Это та же Анакреоновская ода (III, Любовь; 31, Εἰς Ἔρωτα), которая переведена Ломоносовым в его Риторике (§ 309) и начинается у него стихами:
«Ночною темнотою Покрылись небеса, Все люди для покою Сомкнули уж глаза»...
Сумароков также подражал этой Анакреоновской оде, но произвольно изменил ее содержание (Соч. его, ч. II, стр. 192).
Купидон напечатан в Анакреонтических песнях 1804 г., стр. 68, и в издании 1808, ч. III, XXXIII.
Значение рисунков: 1) Добродушный философ ласкает Купидона, осушая близ разложенного огня крылья и мокрые кудри его; но дитя-проказник из-под платья украдкою колет его в руку, пробуя, не испортилась ли от сырости стрела. 2) Колчан, наполненный стрелами, соединяет два венка (Об. Д). |
