Шаланда с грохотом выдвинул ящик стола, вынул штык с черной ручкой и припечатал его к столу рядом со стеклом.

– Твой штык? – спросил он у Чувьюрова.

Тот в ответ лишь криво усмехнулся и отвернулся к окну, где сидел Пафнутьев, молча наблюдавший происходящее.

– Отвечай – твой штык?

– У тебя же спрашивают, пидор ты позорный! – Оськин опять вскочил, бросился к старику, но тот увернулся, попытался было шагнуть к двери, но Оськин догнал его, схватил сзади за лицо и поволок обратно к столу Шаланды. Он так захватил старика, что ладонь перекрыла ему и рот, и нос. Не в состоянии вдохнуть, тот лишь умоляюще вращал глазами. Но Шаланда, видимо, решив проучить гонористого преступника, не торопился прийти ему на помощь.

И тут произошло нечто совершенно неожиданное – когда парень волок старика мимо стола, тот в последний неуловимый момент успел схватить штык со стола и, не глядя, наугад, с силой несколько раз ткнул им за спину, в то место, где должен был находиться Оськин.

То ли старик так удачно рассчитал направление ударов, то ли находился в таком положении, что просто не мог промахнуться, но все три или четыре удара достигли цели – штык каждый раз до рукоятки погружался в полноватое, мясистое тело Оськина, мимо распахнутого малинового пиджака, сквозь белую рубашку, уже после первого удара покрасневшую от хлынувшей крови.

Оськин замер на какой-то миг, на лице его возникло выражение бесконечного удивления, которое тут же сменилось гримасой страшной боли. Выпустив старика, он схватился за то место, чуть пониже ребер, куда несколько раз вошло длинное, отточенное лезвие штыка. Постояв несколько секунд, медленно опустился на колени и, тут же смертельно побледнев, опрокинулся навзничь вдоль прохода, у самого стола Шаланды.

Кровь продолжала хлестать из ран, подбежавший Пафнутьев вырвал штык у Чувьюрова, впрочем, тот сам протянул штык, с облегчением освобождаясь от этого самодельного, но страшного оружия.

Шаланда в полной растерянности, постанывая, метался по проходу, потом опустился на колени перед Оськиным, попытался перевернуть его на спину, но тут же вскочил, бросился в коридор, заорал что было мочи, призывая в кабинет всех, кто оказался поблизости.

Когда вбежавший дежурный увидел дергающегося на полу, залитого кровью человека, он тоже остолбенел, не зная, что делать, как себя вести. Кажется, один лишь Пафнутьев сохранил хладнокровие. Сунув штык обратно в ящик стола, он поднял трубку, набрал номер и вызвал «Скорую помощь».

Когда два врача вошли в кабинет Шаланды, было уже поздно. Оськин умер в луже собственной крови, так и не отняв руки от ран. Чувьюров сидел в углу, на том самом стуле, который недавно освободил Пафнутьев, и почти в такой же позе – вжавшись между батареей парового отопления и фанерным шкафом. Прошло еще какое-то время, пока Шаланда догадался вызвать конвоира и тот защелкнул на руках убийцы стальные наручники.

Ко всему происходящему Чувьюров отнесся, казалось, совершенно спокойно. Лишь выходя из кабинета, осторожно переступив растекшуюся по полу кровь, он оглянулся и произнес странные слова:

– Дело прочно, когда под ним струится кровь...

И вышел, ссутулившись, глядя себе под ноги.

Санитары вынесли охладевшее тело Оськина в малиновом пиджаке, залитом кровью, конвоиры увели старика, Шаланда еще раз убедился, что штык спрятан в ящике письменного стола. Повертев в руках серую папку с несколькими страничками уголовного дела, он и ее сунул в стол. Посидел, нависнув над столом, и принялся медленно рисовать толстым пальцем причудливые узоры на пыльном стекле. Вздохнул раз, другой, все тяжелее, безысходнее, и лишь после этого решился поднять глаза на Пафнутьева, вернее, на его спину – тот стоял у окна и вслушивался в перезвон весенних капель по жестяному карнизу.