— Записал?.. Отметь: признание принято криминаль-ассистентом Лейбницем… Ну, рассказывайте.

Дело идет на лад. Но теперь мне не нужны свидетели. Изображаю крайний страх и говорю, запинаясь:

— Умоляю… выслушайте меня наедине… Я скажу все и быстро… Вы же обещали мне жизнь!.. Маки, если дознаются о нашем разговоре, убьют меня… Протокол — улика!..

Лейбниц морщится.

— Чепуха! Поторопи свой язык.

— Не могу, — настаиваю я. И напоминаю: — Через двадцать минут будет поздно. Вы не успеете…

Сообразив, очевидно, что так оно и есть, Лейбниц сдается.

— Отто! Жди в канцелярии и приготовь дежурный взвод. Пусть строится во дворе у машин.

Протоколист зевает.

— А что делать с этим?

— Зарегистрируй и впиши в журнал, что арестованный дал показания лично мне. Понял: лично!

О жажда лавров! Лейбницу предстоит поплатиться разом и за чрезмерное желание отличиться, и за врожденную аккуратность. Надо только потянуть минуты две-три, пока протоколист зарегистрирует документы положенным образом и увековечит факт пребывания болгарского подданного в отделении гестапо Монтрё.

Я достаю сигареты и вопросительно смотрю на Лейбница.

— Ну, что еще?

— Огня, — кротко говорю я. — Я так волнуюсь…

Лейбниц щелкает зажигалкой.

— Начинайте. Что вы там болтали о складе и связях с маки?

Делаю паузу и говорю намеренно безразлично, словно в пространство:

— Пожалуй, пора… Как вы считаете, протоколист уже сделал записи? Наверно, нет… Подождем?

Наслаждаюсь бешенством в глазах Лейбница.

— Что?!

— Поздно, — говорю я как бы самому себе и глубоко затягиваюсь сигаретой. — Протоколист ни за какие блага на свете не порвет документ. За это его отправят так далеко, откуда редко кто возвращается. Итак, нет безвестного бродяги и вновь появился гражданин союзного государства… Вряд ли теперь удастся спихнуть дело на Готье, а это пахнет не штрафной ротой, а кое-чем похуже.

Встаю и подхожу к Лейбницу вплотную.

— За такую неловкость, как расстрел болгарского коммерсанта, едущего в Берлин, чтобы предложить германскому солдату хлеб, за эту маленькую глупость рейхсфюрер СС может вздернуть любого на самом надежном пеньковом галстуке.

Делаю пару глубоких затяжек и продолжаю:

— Впрочем, готов допустить, что болгарский посол не пользуется в Берлине достаточным авторитетом. Не берусь также гарантировать, что оберфюрер фон Кольвиц ринется разыскивать Багрянова — одним славянином больше, одним меньше, какая в принципе разница? Допускаю, наконец, крамольную мысль, что даже МИД Болгарии не пошевельнет пальцем, чтобы защитить меня. Меняет дело? О нет…

Старое мудрое правило: выдай сомнения оппонента за свои собственные и опровергни их. В любом приличном учебнике логики есть куча примеров — от древних времен до наших дней. Мой мог бы стать не самым худшим.

Лейбниц, белый от ненависти, тихо качает головой.

— Ты… Знаешь, что я с тобой сделаю за это?.. Не знаешь?..

Стряхиваю пепел на пол и продолжаю:

— Остается одна мелочь, не взятая в расчет. Итальянский консул в Париже. Позвоните ему и убедитесь, что он ждал меня вчера и, если я не появлюсь завтра, затрезвонит во все колокола. Вы ведь, естественно, не знали, что в Риме я подписал кучу контрактов, очень выгодных для итальянской стороны?..

Надо во что бы то ни стало втянуть Лейбница в разговор. Иначе все осложнится. Ненависть заглушит страх, а мелочное чиновничье упрямство станет преградой на пути к жизни и свободе.