С детства мы с Элис были соседями. Она жила одна и с радостью приняла меня в своем сердце и чудесном большом доме из красного кирпича. Гостеприимство было для Элис естественной вещью. Она преподавала искусство, и голова ее была полна творческих проектов в любое время дня и ночи.

Мне нравилась ее старомодная мебель и уютный творческий беспорядок из серии «кое-что из ничего»: разные безделушки, стопки книг, маленькие подарочки для случайно зашедших друзей.

Лечебница гудела от кипучей деятельности и последних технологий; там была даже кухня, столовая и кабинет, – совсем как дома. Но это был не дом. Для Элис худший из ее кошмаров стал явью. В то утро, когда она увидела выстроившихся в ряд пациентов в колясках, – словно машины, вставшие на красный цвет, который никогда не сменится зеленым, – она сокрушенно покачала головой. По ночам она была прикована к постели, и ее глаза, не мигая, смотрели в пустоту, словно окна нежилого дома.

Зато персонал лечебницы организовал для Элис успешную программу реабилитации дыхания. Шли месяцы, а мы все цеплялись за надежду, что когда-нибудь она вернется в свой дом, который так любила. Но потом Элис пережила несколько рецидивов, и деньги на медицинские расходы кончились.

И вот в один совсем не прекрасный день на заборе дома Элис появилась табличка «ПРОДАЕТСЯ». Вскоре выстроилась очередь из покупателей – они копались в ее вещах и уносили с собой бесценные семейные реликвии. Со стороны зрелище напоминало похоронную процессию. Такое должно происходить после смерти, в отчаянии думала я, а не когда близкий человек еще жив и мечтает вернуться домой.

Я оплакивала не только беду Элис, но и свою собственную. Никогда больше не окунуться мне в теплую атмосферу ее дома. Несколько недель я не могла заставить себя навестить Элис. Горе шло за мной по пятам, настигало в самый неподходящий момент, стояло за спиной, когда я работала – в ту пору я занималась дизайном журнальных обложек.

Однажды поздно вечером я все-таки решилась к ней заглянуть. Она спала, и в неверном сумеречном свете поднятые перила ее кровати показались мне тюремной решеткой. Все ее скромные принадлежности были сложены кучкой на кровати: сумка, коробка с салфетками, недорисованные эскизы, ручки и прочие канцтовары. Взгляд мой упал на рулон наклеек с адресами. На них был адрес лечебницы, а не дома Элис, который мы обе так любили. Я с трудом сдержала слезы – так трагична была вся эта ситуация. Приходилось смириться с тем, что именно этот адрес станет для Элис постоянным, пока она не попадет на небеса.

– Боже милостивый, – молила я. – Помоги нам обеим… сделай что-нибудь.

Я похлопала Элис по плечу, чтобы разбудить, и зажгла ночник у ее крохотной кровати.

– Это я, Роберта, – шепнула я, стараясь придать голосу веселые нотки.

Лицо Элис озарила улыбка. В темноте ночи она казалась странно многообещающей.

– Опусти мои перила, милая, – попросила она. Затем подтянула ноги, чтобы освободить для меня место, и похлопала по нежно-розовому покрывалу, взбивая его, чтобы я могла сесть на край постели.

Я присела между Библией и требником. Они были разложены в ногах кровати, словно коврик с надписью «Добро пожаловать!».

– Я припасла для тебя кое-что с ужина, – сказала она, доставая из тумбочки две ванильные вафли в бумажной салфетке.

– Элис, это же мои любимые! – выдохнула я. – Ты не забыла!

– Загляни за занавеску. Там для тебя есть еще кое-что.

В коробке из-под резиновых перчаток, обернутой в веселенькую бумагу, стояла баночка с саше.