— Я не решался просить тебя об этой услуге, но ты добровольно хочешь взять на себя эту обязанность, и я могу только быть тебе признательным. Ступай, брат, и действуй по собственному усмотрению.

— Итак, до свидания, я сейчас же отправлюсь в путь.

— Даже не отдыхая?

— Ты отлично знаешь, что я нисколько не устал. Мужайся, мы снова встретимся в Магдалене.

Друзья обнялись на прощание и вышли из шалаша.

Обменявшись последним рукопожатием, они разошлись в разные стороны: Валентин направо, а граф налево.

Штаб-квартира охранялась караулом из десяти человек.

У входа в церковь, где на время поселился граф, прохаживался часовой с ружьем на плече.

Приближаясь к своему жилищу, граф заметил дона Корнелио в сопровождении двух гостей, один из которых был одет в костюм духовного лица. Все трое стояли в ожидании.

Граф прибавил шагу. Ни разу не видав отца Серафима, он, однако, сразу узнал его по приметам, сообщенным ему Валентином.

Это был человек с кротким взглядом, с тонкими и выразительными чертами умного и симпатичного лица — таким знают его читатели из наших предыдущих сочинений. В общем, изменился он мало, хотя апостольское служение в Америке достается нелегко. На долю миссионеров, действительно достойных этого имени, выпадает столько работы, что они вправе считать каждый год своего служения за три. Несмотря на свои тридцать лет отец Серафим казался преждевременно состарившимся человеком — участь, которая нередко выпадает на долю людей, беззаветно отдающихся работе на пользу ближнего. Стан нашего проповедника сгорбился, виски подернулись сединой, на лбу пролегли две глубокие морщины. Но взор его горел прежним огнем, из чего можно было заключить, что достойный пастырь нисколько не утратил своей духовной бодрости.

Все трое вежливо раскланялись. Граф и миссионер, окинув друг друга пристальным взглядом, молча обменялись дружеским рукопожатием. Они поняли друг друга.

— Добро пожаловать, мсье, — обратился граф к генералу,

— признаюсь, я несколько удивлен тем доверием, которое вы проявляете к людям, заслужившим от вас звание дерзких разбойников.

— Сеньор, — ответил генерал, — каждый человек имеет определенные права, они должны уважаться всеми.

— Но вы отнимаете их у людей, поставленных вами вне общества и вне общего для всех закона гуманности, — сухо отрезал дон Луи.

Миссионер счел своим долгом вступить в эти пререкания между графом и генералом.

— Господа, — начал он своим мягким голосом, — в данный момент здесь нет врагов, а существуют только отец, явившийся за своей дочерью, и благородный человек, который — я в этом убежден — не откажется отпустить ее обратно.

— Сохрани меня Бог удерживать девушку против ее воли, я вовсе не хочу этого, святой отец! — возбужденно вскричал граф.

— Теперь вы убедились, генерал, — заметил миссионер, — я не ошибся в оценке благородства графа.

— Донья Анжела пришла в мой лагерь одна, по собственной воле. Она встретила у нас такой прием, которого заслуживала по своему положению. Донья Анжела свободна поступать, как ей будет угодно, и я не считаю себя вправе оказывать на нее хоть самое незначительное влияние. Я не отнимал дочери у отца и не могу ему ее возвратить, хотя он этого и вправе потребовать. Если донья Анжела захочет вернуться к своим, то ей никто не помешает, но если она предпочтет жить под моим покровительством, то никому не удастся отнять ее у меня силой.

Эти слова были произнесены таким решительным тоном, что у слушателей не осталось ни малейшего сомнения насчет того, что граф не задумается привести их в исполнение.

— Я должен добавить, господа, — продолжал граф, — что наша беседа не может иметь никакого значения, пока мы не выслушаем мнения доньи Анжелы.