– Не удалось рассмешить, – сказал офицер. – Будешь улыбаться по-своему. Не думаю, что там представится слишком много поводов для смеха.

Поводы были, но сегодня вечером, видимо, будет не до смеха. Клос старался вспомнить, что тот немец говорил об Эдит. А немец говорил без желания. Не понимал ни вопросов, которые ему задавались, ни их цели. Он не мог знать, что там, за зеркалом, боясь пошевелиться, чтобы не скрипнуло кресло, кто-то сидит и внимательно изучает его. Однако кое-что удалось тогда узнать и об Эдит…

Теперь Клос старался все это вспомнить. Иногда его охватывало отчаяние, что он не может в деталях представить себе, как во время лодочной прогулки по пруду, покрытому тиной, Эдит, пытаясь сорвать лилию, наклонилась и с криком свалилась в воду. Тот Ганс, конечно, должен был тогда спасти ее. Эдит не умела плавать, он вытащил ее из воды в мокром, прилипшем к телу платье, покрытом зеленой тиной («И почему мне эта проклятая тина влезла в голову?» – проговорил громко разведчик.) Эдит тогда попросила его отвернуться (того настоящего Ганса Клоса, родившегося в Клайпеде 5 октября 1921 года). Девочка сняла платье, прополоскала, разложила на солнце, чтобы высохло, а сама зарылась в стог свежего сена и позвала его. Тогда ли впервые Ганс Клос поцеловал Эдит Ляуш? А может быть, чуть раньше? Что он сказал ей? Ему было пятнадцать лет, а ей – тринадцать…

Еще раз он прочитал текст сообщения Центра, который извлек из будильника: о ревматизме тети Хильды, письме, прогулке на лодке, беседке и луне. Потом вынул зажигалку и сжег записку. Крышка будильника снова встала на свое место, и никто не мог догадаться, что этот всегда барахливший старый будильник, который Курт неоднократно проклинал и уже без всякого желания носил к часовому мастеру, служил переносным тайником для связи Клоса с Центром.

Обер-лейтенант накрывал на стол. Ставил бутылки, бокалы и рюмки, тарелки с приготовленными Куртом бутербродами с мясными консервами, с джемом и думал, почему в тридцать восьмом году прекратилась переписка Ганса Клоса с Эдит Ляуш. Если бы он мог хотя бы немного поговорить с тем немцем, который теперь находился где-то в России! Он обеспечен всем необходимым, с ним вежливо обращаются. «Будем его беречь, не дай бог, еще простудится, – сказал начальник управления, когда они прощались. – Неизвестно когда, но этот немец еще может нам пригодиться». Они получили от него еще некоторую информацию, но как можно передать чувства пятнадцатилетнего парнишки к тринадцатилетней девчонке в таком коротком сообщении?! Если бы он знал тогда, что встретит Эдит Ляуш и что эта девушка еще будет помнить Ганса Клоса… Он был подготовлен к встрече с ее дядей Хельмутом, судебным заседателем, часами всматривался в морщинистое лицо старого прусского бюрократа, изображенного на фотографии, чтобы узнать его с первого взгляда. Но Эдит – не старый господин с острым носом и бородавкой на подбородке. Правда, он видел и фотокарточку Эдит, но припоминал ее как в тумане. Блондинка с длинными, толстыми косами. Восемь лет… Тринадцатилетняя девочка теперь превратилась в женщину. Видимо, она очень изменилась.

«Я вправе ее не узнать, – успокаивал он себя. – А она, узнает ли она меня? Ганс Клос тоже мог измениться за восемь лет. Неоперившийся мальчишка стал настоящим мужчиной, а особые приметы…» Подошел к зеркалу и присмотрелся к своему шраму под правым ухом.

Стол был накрыт. До прихода гостей оставалось еще не менее часа. Если не опоздают… Нет, Эдит не опоздает, она так хотела его увидеть.