Филипп и Пенелопа посмотрели в дальний конец залы. На таком расстоянии даже королева не смогла бы увидеть, что между ними происходит. Как оказалось, королеве просто понравилось, как они танцевали. Она была большой любительницей танцев и хотела, чтобы они продемонстрировали свое искусство перед ней, перед всеми.

Пенелопа поначалу смутилась, но затем сделала глубокий реверанс и повернулась лицом к партнеру. Королева хлопнула в ладоши, и музыканты заиграли.

Это было чудесно – танцевать только вдвоем в зале с высоким красавцем с темно-каштановыми волосами и грацией греческого бога. Она не любила его, но ей он правился – как еще многим и многим, – и мысль о том, что он может быть влюблен в нее, была весьма волнующей. На протяжении всего танца он смотрел ей в глаза своим спокойным и ясным взглядом, и она вдруг поняла, что тоже не в силах отвести от него глаз.

Они закончили танец под аплодисменты придворных. Королева улыбнулась и заговорила с Лейстером, стоящим возле ее кресла:

– Они очень хорошо танцуют – моя кузина и твой племянник.

– Семейный талант, ваше величество. Мы с вами тоже хорошо танцуем.

– Сам себя не похвалишь – никто не похвалит, да? Но ты прав. Давай покажем им.

Нужна была или большая смелость, или исключительная уверенность в собственных силах, чтобы бросить вызов почти совершенной телесной красоте Филиппа Сидни и Пенелопы Рич, ведь и королева, и ее фаворит были далеко не молоды. Королева танцевала великолепно – танец размывал черты ее осунувшегося накрашенного лица и скрадывал возраст. Лейстер, несмотря на свой вес и далеко не безупречное по отношению к королеве прошлое, касался ее с трогательной преданностью и нежностью. Весь двор смотрел на эту пару, кроме одного человека – Филипп Сидни не отрывал взгляда от Пенелопы, стоявшей впереди.

– Я не шутил, когда признался вам в любви, – прошептал он ей на ухо.

Он действительно не шутил, но у него было достаточно возможностей доказать это, так как они виделись каждый день. Пенелопе приходилось быть рядом с королевой по долгу службы, а Филипп принадлежал к узкому кругу тех придворных, чье общество Елизавета I любила больше всего. Они видели друг друга и во время официальных церемоний. Когда фрейлины с неспешной ритуальностью и подобострастным почтением выносили золотые блюда к королевской трапезе, Пенелопа не могла не замечать высокую, полную достоинства фигуру виночерпия ее величества.

Когда ее первое удивление прошло, ей пришлось признать, что он действительно искренне влюблен в нее. Однако иногда ей казалось сомнительным, что он, зная ее так долго и в течение некоторого времени воспринимая ее как свою будущую жену, влюбился сразу же после того, как она вышла замуж за другого. Он, конечно, обманывал себя, изводил поэтической страстью к недостижимому, а Пенелопе, которая была практичной особой, все это казалось несколько фальшивым.

– Но почему? – не соглашался Филипп. – Поймите, я долгое время видел в вас ребенка, кузину, если угодно. Теперь вы совсем не ребенок – и в этом разница. Я признаю, что был ослом, но теперь все иначе. Господь видит, Стелла, как я страдаю от печали и сожаления, а вы относитесь к моей искренней любви как к какой-то выдумке, годной лишь для стихов. Вы думаете, у меня в жилах чернила?

Пенелопу поразила его горячность, и она, как всегда, задала ему вопрос, на который он не нашелся что ответить:

– Как любовь к чужой жене может быть искренней?

Заставив его беспомощно замолчать, она испытала жалость к нему.

Но так или иначе, Пенелопа наслаждалась жизнью. Она досыта наелась одиночества за долгий предыдущий год, сначала у Хантингтонов, затем в Лизе. Теперь она расправила крылья. Для нее уже не составляло секрета то, что она является признанной красавицей двора.