– Да, наверное. Ее красота только начала расцветать – ей шестнадцать. Она темноволосая, спокойная, тихая.

– Вы давно ее знаете?

– С тех пор как она была ребенком.

Эта фраза оживила воспоминания Пенелопы: Филипп на крыше дома графа Эссекского, разговаривающий с Робином о резне в ночь святого Варфоломея и о том, как он укрылся в английском посольстве и рассказывал дочери посла во Франции истории, чтобы она не боялась. Это и была Франческа Уолсингем. Он знал ее даже дольше, чем Пенелопу, – и это, по какой-то неведомой причине, причиняло ей невыносимую боль; Долгое знакомство, непонятный выбор... Были ли близки Филипп и его будущая жена? Таких вопросов не задают.

– Я решил известить вас самолично, – сказал Филипп. Он чувствовал неловкость ситуации, но держался на удивление хорошо. – Вы много раз слышали от меня, что я никогда не смогу полюбить никого, кроме вас...– И именно вы помогли обрести мне новое понимание жизни, и от этого моя благодарность вам только возрастает.

– Я была права, не так ли? – ответила Пенелопа и процитировала начало одного из его сонетов, посвященных Стелле:

– Как лечит время, человеку не дано понять. Помните?

– Время лечит совсем не так, как я себе это представлял, – произнес он задумчиво. – Я считал, что оно помогает забыть и отказаться от прошлого. Но это не так. Жизнь, изменяясь со временем, изменяет всякого, подготавливая к встрече с будущим. А все, что мы пережили, Стелла, – это неотъемлемая наша часть. Это никогда не забудется. Никогда.

И с этого момента Пенелопа, станет жить, не зная наверняка ни что он чувствует к ней, ни что он чувствует к той, с которой обручен. Они продолжали разговаривать о каких-то незначащих вещах, и Пенелопа неожиданно ощутила, какая огромная пустота образовалась внутри нее. Она была готова оставить Филиппа на волю Всевышнего, но оказалось совсем не просто отдать его Франческе Уолсингем.

Февральским утром 1587 года небольшая группа дам устроилась перед окном в снятом на вечер доме ольдермена, старшего советника Лондонского муниципалитета, из которого открывался вид на собор Святого Павла. Внизу, на улице, печально и безмолвно замерла огромная толпа. Пенелопа понимала, что увидит сегодня нечто, чему еще не было прецедентов в истории, – Англия устроила обычному человеку похороны, приличные лишь королям. Англия прощалась с сэром Филиппом Сидни. Вот-вот торжественная похоронная процессия должна была достигнуть собора, где было решено упокоить его прах в Крипте.

Пенелопа до сих пор не могла до конца осознать его смерть. Она не виделась с ним с 1585-го, когда Елизавета I, решив наконец открыто поддержать Нидерланды в войне против Испании, назначила Филиппа губернатором Флашинга, морского порта на юго-западе Голландии. В последний год жизни он смог реализовать все свои таланты. Губернатор, дипломат, солдат – правая рука лорда Лейстера, командующего английской армией. Единственный иностранец, которому доверяли голландцы, единственный, кто мог примирить несговорчивых союзников, любимый командир для своих солдат. Он возводил укрепления, участвовал в боях, собирал войска, поднимал боевой дух солдат – он был нужен во многих местах одновременно и редко спал дважды в одной постели. Англия так много слышала о его делах, что казалось, будто он где-то рядом, а не за морем, в чужой стране. Он нашел себе цель в жизни – он писал домой, что, даже если Англия выйдет из войны, он останется, чтобы бороться против тирании.

А потом – битва при Затфене и потрясение от известия о том, что он ранен. Его отвезли в его дом в Арнхеме, чтобы он, в заботах жены и окружении друзей, восстановил здоровье. Против ожиданий, он все слабел. Рана загноилась. Он умирал. Он умер.

– Тебе холодно? – спросила сидящая рядом Дороти, когда Пенелопа вздрогнула.