Все религии мира — над которыми так охотно, по воспоминаниям друзей, издевался суеверный Пушкин — грешат тем, что ставят тонкие механизмы миропонимания в зависимость от грубой, убого трактуемой морали. Смотрите.
Но вероятно и более радикальное объяснение. Если через пять минут вы можете попасть в катастрофу — он заставляет вас переставить книги. Весьма возможно, что, объясняя все недостатком серотонинов или неправильным механизмом их захвата, мы ставим телегу впереди лошади; мозг сам знает, как ему захватывать серотонины, и организует свою биохимию в соответствии со своим же даром предвидения. Синдром обсессий и компульсий — то есть желание (или долг) выполнять сложные ритуалы, чтобы избежать неприятностей, — может быть вовсе не психической болезнью, а особенно тонкой связью с миром, своего рода даром предчувствия.
Начав соблюдать правила, ты можешь от них отказаться на третий или пятый день, но на шестом месяце отказ от них приводит к катастрофе, а уж если всю жизнь… Юрий Арабов, чьи заслуги в постижении «механики судеб» превосходят все его сценарные подвиги, справедливо замечает, что чем дольше ты соблюдаешь условие, тем травматичнее оказывается разрыв цепи; оттянутая пружина бьет больнее. Ему была предсказана смерть от белой лошади (всю жизнь ездил на вороных или рыжих) или от белого человека (никогда не стрелялся и даже не ссорился с блондинами) — а Дантес был блондин. А Пушкин, всю жизнь соблюдавший приметы (заяц и поп 12 декабря 1825 года) — и погибший ровно тогда, когда он перестал их соблюдать? Каждый из нас знает массу подобных примеров, в том числе из личного опыта. Но тут он видит, что на железнодорожном переезде случилась крупная катастрофа — шлагбаум неправильно сработал или мало ли, — и он бы, короче, обязательно попал в эту катастрофу, если бы не переставил две книги, дай Бог им здоровья. Снова садится в «Крайслер» и, ругательски себя ругая, едет куда собирался. Пытаясь бороться с этим желанием, он проезжает два километра, но потом возвращается и, черт бы их побрал совсем, переставляет две книги. Уже усевшись в машину и даже завод я ее, он вдруг чувствует непреодолимое желание вернуться домой и переставить книги на полке в своей комнате. Дэвид Лосс, арканзасский фермер, собирается ехать на своем «Крайслере» о чем-то договариваться с другим фермером. Возьмем хрестоматийный пример.
И он знал бы, когда пригнуться или сколько раз дотронуться до края окопа, прежде чем выпрыгнуть оттуда. У него сохранился бы тот способ тончайшей связи с миром, который мы по глупости называем обсессивно-компульсивным расстройством. Но подозреваю, что если бы Фрейд не вылечил Человека-крысу, он не погиб бы на Великой войне. Строго говоря, Великая война — она же Первая мировая — как раз и была способом затормозить развитие человечества, понимающего теперь слишком много. Там сказано, что молодой офицер — которого он вылечил простейшим способом, а именно объяснил ему природу тех самых страхов и навязчивых состояний — «погиб во время Великой войны», как множество талантливых молодых людей. Но мы сейчас не об этом, а о финале фрейдовской заметки.
Он состоит в противоречии все более развитой совести (отягощенной в наше время гораздо большим числом компромиссов, чем раньше) и индустрии наслаждений, которая тоже не стоит на месте. Синдром остался, но перестал осознаваться. Это вообще нормальное состояние для Серебряного века, то есть для высшего взлета человеческой истории, после чего начался самоубийственный откат: революции, две мировые войны, бесконечное упрощение и деградация. Случай человека-крысы — на самом деле обычного офицера с болезненно развитой чувственностью и столь же развитой, как у всех интеллектуалов начала ХХ века, совестью — нагляден именно потому, что он и жаждал удовольствий с характерной для fin de siecle утонченностью и страстью, и стыдился их, как и своей жажды. |