|
— Им не приходится, подобно бургундцам, выбирать между голой спиной и пустым желудком. Они одеваются, как вельможи, а едят, как аббаты. — Тем лучше для них, — заметил Дорвард. — Но почему бы тебе самому не стать в их ряды, молодой человек? Я уверен, что твой дядя мог бы легко тебя устроить на первое освободившееся место. Да и я сам, сказать по правде, имею кое-какие связи и мог бы быть тебе полезен. Надеюсь, ты ездишь верхом не хуже, чем стреляешь из лука? — Никто из Дорвардов не уступит любому наезднику, когда-либо ставившему кованый башмак в стальное стремя. Ваше любезное предложение, конечно, очень соблазнительно: пища и одежда — вещи, необходимые в жизни; но люди с моим характером мечтают, видите ли, о почестях, о славе и о военных подвигах. Ваш же король Людовик — да хранит его господь, ведь он друг и союзник Шотландии! — заперся в своем замке, на коня садится только затем, чтоб переехать из одной крепости в другую, а города и целые провинции приобретает не славными битвами, но переговорами да союзами. Ну и пусть... Только я придерживаюсь мнения Дугласов «Дугласы — знаменитый в средние века род шотландских феодалов, которые отличались воинственностью и соперничали с королями Шотландии.», которые всегда предпочитали открытое поле, потому что больше любили пение жаворонков, чем писк мышей. — Не следует так дерзко судить о действиях государей, молодой человек! — строго заметил дядюшка Пьер. — Людовик не хочет зря проливать кровь своих подданных, но он не трус. Он доказал это в битве при Монлери. — Да, но ведь с тех пор прошло двенадцать лет, если не больше, — ответил юноша. — Нет, я охотнее служил бы государю, слава которого была бы так же блестяща, как его щит, и который был бы всегда первым на поле боя. — Почему же ты не остался в Брюсселе у герцога Бургундского? У него по крайней мере ты бы каждый день имел случай переломать себе кости, а если бы ты не сумел им воспользоваться, то герцог и сам позаботился бы об этом, особенно если б узнал, что ты отколотил его лесника. — Это правда. Что ж, видно, не судьба; этот путь навсегда закрыт для меня, — сказал Квентин. — Впрочем, на свете много одержимых, у которых молодые безумцы всегда найдут себе дело, — продолжал дядюшка Пьер. — Что ты скажешь, например, о Гийоме де ла Марке? — Как! Об Арденнском Бородатом Вепре? — воскликнул Дорвард. — Об этом атамане грабителей и убийц, готовых укокошить первого встречного, чтобы завладеть его плащом, убивающих безоружных священников и пилигримов так спокойно, как если б это были воины и стрелки? Нет, служить ему — значило бы навеки запятнать герб моего отца! — Ну ладно, ладно, горячка, — сказал дядюшка Пьер. — Если уж ты так щепетилен, отчего бы тебе не попытать счастья у молодого герцога Гельдернского? Вы бы еще сказали — у самого черта! — воскликнул Дорвард. — И как только земля его носит, когда его ждут не дождутся в преисподней! Ведь говорят, он держит в тюрьме своего родного отца.., и, верите ли, будто он даже осмелился поднять на него руку... Наивный ужас, с которым молодой шотландец отзывался о сыновней неблагодарности герцога Гельдернского, казалось, немного смутил его собеседника. — Ты еще, видно, не знаешь, юнец, как мало значат узы крови у знатных людей, — ответил он и, поспешно переходя из чувствительного тона в шутливый, добавил: — Впрочем, если даже допустить, что герцог ударил отца, то отец, я ручаюсь, столько раз колотил его в детстве, что они только свели старые счеты. — Как вы можете так говорить! — воскликнул шотландец, вспыхнув от негодования. |
