Хотя какое это имеет значение?
— Все равно гримироваться нет времени! Все гримерные принадлежности Мэнсона в его уборной, и вы можете ими воспользоваться, когда будете переодеваться между актами. Вы собираетесь играть или нет?
— Мистер Бенедикт, — Скатни дрожал всем телом, — даю вам ровно полминуты, чтобы выйти на сцену и занять место для подъема занавеса. Иначе я представлю счет профсоюзу.
Актер поднялся, улыбаясь.
— Если я помню сюжет пьесы, — обратился он к Джоан, — а вы можете не сомневаться, что я его помню, — у нас есть очаровательный шанс познакомиться поближе во время первого акта. Как насчет маленького ужина с шампанским после спектакля? Ладно, Блуфилд, буду играть без грима и костюма. — Он пожал плечами. — В конце концов, я играл эту идиотскую роль всеми возможными способами. Это может выглядеть даже забавно.
Он направился на сцену.
— Все по местам! — рявкнул Даллмен. Джоан поплыла к сцене, словно призрак. Остальные актеры засуетились. — Фаулер!
Роджер ожил.
— Где ваш осветитель? Займитесь делом! — Когда Роджер отошел, Даллмен нахмурился. — Господи, кажется, Бенедикт произносит речь!
— Так оно и есть, — подтвердил Эллери, выглядывая из-за кулис.
Стоя на авансцене, Бенедикт объяснял с комичными жестами и гримасами, почему «почтеннейшей ронгсвиллской публике» придется лицезреть великого Фостера Бенедикта в первом акте «Смерти Дон Жуана» в уличной одежде и без грима. Зрители начали хихикать и аплодировать.
Услышав позади бульканье, Эллери обернулся. Нос Скатни снова подергивался.
— Что он делает? За кого он себя принимает?
— Полагаю, за Бэрримора в «Моих дорогих детях». — Даллмен жевал сигару.
Они могли только беспомощно наблюдать за буффонадой Бенедикта. Его выход был триумфом импровизации. Он поклонился с серьезным видом, принял балетную позу и, словно Нижинский в «Призраке розы», прыгнул к кулисам.
Сцена 5
Эллери, стоя вместе со Скатни Блуфилдом среди зрителей, которым не хватило сидячих мест, с недоверием наблюдал за первым актом.
Бенедикт намеренно перефразировал свои монологи. Сбитые с толку любители, ожидая своих реплик, забывали текст. Тогда он подсказывал его им, подмигивая над огнями рампы. Актер дурачился, то и дело обращаясь к покатывающейся со смеху публике и превращая старую мелодраму в грубый фарс.
Эллери посмотрел на Скатни. То, что он увидел, заставило его быстро пробормотать:
— Он причиняет больше вреда себе, чем вам.
Но Скатни покачал головой:
— Они смеются надо мной. — Он пробился к двери в вестибюль и исчез.
Сцена соблазнения выглядела кошмарно. Один раз Джоан из самозащиты проделала нечто, заставившее Бенедикта ойкнуть. Но он тут же обратился к публике с очередной импровизацией, которую Эллери не расслышал, и во время последовавшего взрыва хохота возобновил атаку. Джоан уходила за кулисы, как сомнамбула.
Роджер скрежетал зубами.
Занавес наконец опустился. Билетеры открыли запасные выходы с обеих сторон зала. Зрители, вытирая глаза, хлынули в переулки. Эллери протиснулся через вестибюль на улицу и закурил сигарету, отдающую привкусом горечи. Он надолго задержался на тротуаре после звонка, но, когда вернулся в зал, свет еще горел.
Эллери с удивлением посмотрел на часы. Вероятно, Бенедикту понадобилось дополнительное время, чтобы одеться и загримироваться ко второму акту. А может быть, Роджер дал ему кулаком по физиономии. Эта мысль порадовала Эллери.
Публика начинала ворчать и кашлять.
Эллери пробрался сквозь стоящих зрителей к крайнему левому проходу и направился за кулисы. |