— Эй, дядько Трофим! — озаботился Жердяй. — А выдержит лед-то?

      Трофим Онуча усмехнулся в усы:

      — Выдержит, паря, не сомневайся. Не таких выдерживал.

      Сначала на лед вышла дружина, за воинами потянулся обоз — девять саней, шесть из которых уже были загружены данью — медом и воском, мехами, мясом и рыбой — остальные четыре еще нужно было загрузить. Впереди, над холмами и лесом, заползали темные тучки, закрывая желтые, выкатившиеся было на небо звезды. Теплело, видно, к метели или уж, по крайней мере, к обильному снегопаду, такому, что заметает все стежки-дорожки так, что ни пешему не пройти, ни конному не проехать. Плохо это, что снег. Не шел бы лучше. Ну, может, не такой и сильный будет? Трофим Онуча с тревогой посмотрел на небо и подогнал лошадь. Сани его были нагружены полностью. Хорошо Жердяю — у того пока пусты. Если будет такой снег — хорошо б и перегрузить часть всего на пустые, надо будет сказать князю. Трофим вдруг улыбнулся — первый раз он встречал знатного варяга, который бы прислушивался к чужим советам, даже к советам смердов. И, по мнению Трофима, правильно делал, что прислушивался. В чужой-то земле прежним умом не проживешь — надобно и местных слушать. Редко такое бывало, чтоб слушали. Но бывало все-таки. Вот и сейчас послушал князь, и хорошо, что послушал, — эвон, пилили бы в пургу по реке да по озеру, за тридевять земель киселя хлебали б. А так… Вон, уже и прорубь, и тропинка. Скоро, совсем скоро — усадьба.

      Она внезапно выглянула из-за лесочка темнеющим на снежном склоне холма частоколом. За частоколом маячили приземистые строения, уныло поскрипывали на ветру распахнутые настежь ворота. Ждал, что ли, кого Конди? Собаки не лаяли — может, и вправду ждал?

      Чтобы зря не пугать хозяев, Хельги остановил дружину. Отправил вперед Трофима — иди, мол, взгляни да предупреди, чтоб встречали. Сам при этом усмехнулся в усы — не может такого быть, чтоб столько людей не заметили местные. Тогда почему не вышли навстречу? Чего худое замыслили? Супротив тяжело вооруженной дружины? Самоубийцы…

      Трофим Онуча выбежал из ворот с жалобным стоном.

      — Там… Там… — размахивал он руками.

      — Да что там? Говори толком?

      — Убиты… Все убиты… И сам Конди-старик, и все… — Трофим покачал головой. — Эвон, идите, смотрите сами.

      Очутившись в усадьбе, ярл велел зажечь факелы. В их дрожащем свете осмотрел с бесстрастным лицом валявшиеся на дворе трупы, отрезанные детские головы на шестах, замученных в доме дев.

      — Баловались с ними, — осмотрев девок, сглотнул слюну кто-то из дружины. — Видно, колбеги. Говорят, они и раньше такое творили.

      Хельги не слушал. Велел только, чтоб зажгли побольше факелов. Все хотелось увидеть, не упустить никакой малости — и сделать выводы. Колбеги — не колбеги — кто-то же сделал это? А за сделанное — должны ответить. Ответить и по закону, и по обычаю.

      — Может, мстил кто? — высказал предположение Снорри. Ярл задумчиво покачал головой. Он и сам так поначалу подумал, но… Что значит месть? Мстят ведь не человеку — роду. Здесь — как раз похоже на то, судя по всему — вырезан весь род Конди. Только зачем было вырезать всех? Ведь достаточно убить самого авторитетного — Конди — и дело с концом. Зачем убивать детей и женщин? Для страха? Или — чтоб не осталось тех, кто смог бы мстить впоследствии? Может быть… Но эти отрезанные головы, истерзанные тела, кровь… целые лужи крови — слишком много для обычной родовой мести.