– Но ведь никто не сможет прочитать его в… в будущем.

– Там, наверху, как мы здесь говорим.

– Там, наверху.

– Очень жаль, – сказал Барретт. – Такая замечательная работа – и впустую, потому что здесь никто и гроша ломаного не даст за жизнь и трудные времена трилобитов, а там, наверху, никто даже не узнает об этом.

Мы советовали Рудигеру выбить свою книгу на непортящихся золотых пластинах в надежде на то, что палеонтологи будущего найдут их. Но он говорит, что вероятность этого ничтожно мала. Миллиард лет пережует до молекул все его пластины, прежде чем их смогут найти. И даже если их все-таки отыщут, то используют скорее всего для создания новой религии или чего-нибудь в этом духе.

Ханн потянул носом воздух.

– Почему воздух здесь так странно пахнет?

– Другое сочетание газов, – пояснил Барретт. – Мы сделали его анализ.

Больше азота, чуть меньше кислорода, почти нет углекислого газа. Но эта причина не главная. Дело в том, что это чистый воздух, не загрязненный продуктами выделения живых организмов. Никто здесь не дышит, кроме нас, а нас так мало, что это никак на воздух не влияет.

Ханн улыбнулся.

– Из-за того, что здесь так пусто, я чувствую себя как бы обманутым.

Я ожидал увидеть буйные заросли таинственных растений, пикирующих с высоты птеродактилей и, возможно, тиранозавра, атакующего забор вокруг лагеря.

– Ни джунглей, ни птеродактилей, ни тиранозавров. Ни даже заборов. Вы не приготовили домашнее задание.

– Очень жаль.

– Это – поздний кембрий. Жизнь только в море.

– Очень милосердно с их стороны выбрать такую мирную эпоху для высадки политзаключенных, – сказал Ханн. – Я опасался, что все здесь вокруг будет кусаться и царапаться.

Барретт сплюнул.

– Милосердно, черт побери! Они искали такую эпоху, из которой мы не могли бы причинить им какой-либо вред, и им пришлось зашвырнуть нас в такое далекое прошлое, когда еще не началась эволюция млекопитающих, чтобы мы, не дай бог, не поймали предка всего человечества и не порешили его. И чтобы мы уж никак не смогли изменить ход истории, убив, например, какого-нибудь детеныша динозавра, они упрятали нас туда, где нет вообще никакой жизни на суше.

– Но ведь они не против того, что вы поймаете здесь парочку трилобитов?

– По-видимому, они считают, что это безопасно, – пожал плечами Барретт. – И, судя по всему, они правы. Вот уже двадцать пять лет лагерь «Хауксбилль» здесь, и нет никаких признаков того, что мы хоть как-то повлияли на будущее. У них все идет по-старому. Разумеется, они поступают достаточно благоразумно, не посылая к нам женщин.

– Почему?

– Чтобы мы не могли размножаться и тем самым сохранить себя навеки.

Вот была бы неразбериха! Скажем, форпост человечества, помещенный сюда за миллиард лет до новой эры, у которого впереди столько времени для развития и видоизменения.

– Это была бы отдельная эволюционная ветвь.

– Еще бы, – сказал Барретт. – К началу двадцать первого века наши потомки верховодили бы независимо от того, какими они стали бы к тому времени, а другую породу людей они полностью поработили бы.