То есть от семи до десяти бутылок в неделю, — достаточно для того, чтобы продолжать интервью. Я сообщила ему об этом.

— Тогда заходите, — сказал он.

Переступив порог и услышав, как дверь с деревянным стуком закрылась за мной, я почувствовала легкую тревогу.

Мы оказались в небольшой квадратной гостиной, из которой одна дверь вела в крошечную кухню, а вторая в коридор, куда выходили спальни. Небольшое окно гостиной закрывали жалюзи, создававшие в комнате полутьму. Насколько можно было судить при таком освещении, стены гостиной были выкрашены в белый цвет, на них не висело ни одной картины. Пол устилал очень хороший персидский ковер с замысловатым узором бордовых, зеленых и фиолетовых завитушек и соцветий — лучшего качества, пожалуй, чем ковер нашей хозяйки, который достался ей от дедушки с отцовской стороны. Одну стену сплошь закрывали книги, стоящие на полках, которые были сделаны из простых досок, положенных на кирпичи. И еще в комнате стояли три старинных кресла, огромных и мягких. Одно было обито красным плюшем, другое — вытертой зеленоватой парчой и третье — чем-то линяло-лиловым; возле каждого кресла стоял торшер. Повсюду валялись бумаги, тетрадки, книги, открытые и перевернутые обложкой вверх, и книги с торчащими из них карандашами и закладками.

— Вы здесь один живете? — спросила я.

Он уставился на меня своими скорбными глазами.

— Смотря что вы под этим подразумеваете, — отозвался он.

— Да, конечно, — вежливо сказала я.

Я пошла через комнату, пытаясь сохранить свою профессиональную доброжелательную манеру, но не слишком ловко пробираясь между предметами, разбросанными по полу; я направлялась к лиловому креслу — единственному, в котором не лежала куча бумаг.

— Туда не садитесь, — предостерег хозяин, стоя у меня за спиной. — Это кресло Тревора. Он был бы недоволен, если б вы сели в его кресло.

— А можно мне сесть в красное?

— В красное? — повторил он. — Это кресло Фиша. Он был бы не против. Во всяком случае, я думаю, что он был бы не против. Но там полно его бумаг, и вы можете их перепутать.

Сев на эти бумаги, я никак не привела бы их в больший беспорядок, чем тот, в котором они уже находились; однако я промолчала: меня занимала мысль, что Тревор и Фиш — возможно, два воображаемых партнера по играм, придуманных этим мальчиком. И еще я подумала, что он, наверное, соврал про свой возраст. В полумраке гостиной ему можно было дать не больше десяти лет. Он торжественно смотрел на меня, немного сутулясь, держа руки сложенными на груди.

— Значит, ваше зеленое.

— Да, — сказал он, — но я сам не сижу в нем уже недели две. У меня там все разложено по порядку.

Мне хотелось подойти и посмотреть, что у него там разложено, но я напомнила себе, зачем пришла сюда.

— Где же мы сядем?

— На полу, — сказал он. — Или в кухне, или у меня в спальне.

— Ну нет, только не в спальне, — поспешно сказала я.

Я снова пересекла усыпанную бумагами гостиную и заглянула в кухню. Меня приветствовал резкий запах; в каждом углу, как видно, стояли пакеты с мусором, поражало также обилие больших кастрюль и чайников, причем не все они были чистые.

— По-моему, в кухне негде, — сказала я.

Я нагнулась и начала сдвигать бумаги с ковра — словно ряску на пруду.

— Зря вы это делаете, — сказал он. — Тут есть и не мои бумаги, и вы все перепутаете.