— Тут канава рядом. За мной! — часто дыша, шепчет капитан.

Канава в таком лесу — находка. При свете луны видно: лес, по ниточке саженный, чистенький, точно метлами подметенный, без подлеска, с тонким ковром из палой хвои. Где спрятать парашют? Закопать — нет времени. Капитан быстро озирается. Тревожно гудят сосны. Вот оно, волчье логово. Можно сказать, группа прыгала точно волку в пасть… Но от прежнего сосущего беспокойства и волнения почему-то не остается и следа. Капитан хладнокровен и деловит.

Аня замечает, что он прихрамывает.

— Товарищ капитан! Ушибли ногу? — тихо спрашивает девушка.

— Пустяки! Я везучий! И не называй меня здесь капитаном. Теперь я просто Павел…

Они останавливаются у канавы, вырытой вдоль просеки. Рядом с канавой на краю вырубки темнеет штабель пахучих сосновых бревен, аккуратная куча еще свежих сосновых ветвей.

Оглядев просеку, капитан сует скомканный парашют в неглубокую сухую канаву, приминает ткань руками и ногами, накрывает сосновыми лапами.

Аня понимает: ненадежна такая маскировка, завтра сюда могут приехать лесозаготовители, и парашюты сразу же будут обнаружены. Но лучшего тайника для них в этом лесу нет.

Снова ухает сова. Шуршат под сапогами скользкие сосновые иглы. В стороне остается вырубка с дымными наплывами тумана. В торжественной тиши колоннадой фантастического храма стоят, подпирая звездный небосвод, мачтовые сосны. Вот выглядывает из-за облака луна, и косые скопы лунного света рассекают густой соборный мрак. Качаются кроны сосен, волнуемые балтийским бризом, качаются их тени на мерцающем хвойном ковре, и Ане с ее пылким воображением чудится, будто впереди из седого тумана, из семисотлетнего праха под корнями этого сурового, мрачного бора вырастают, поднимаются ряды бесплотных призраков — тевтонские рыцари в ржавых доспехах и полуистлевших белых плащах с черными крестами… И в дуновении ветра слышатся Ане органные звуки мрачного тевтонского хорала. Вон едет впереди комтур, спесивый, огромный, рыжебородый, с поднятым забралом и павлиньими перьями на рогатом шлеме, в бранных доспехах под орденским плащом с черным крестом, с блестящим панцирем и наплечниками лучшей миланской работы, победитель на многих ристалищах при королевских и княжеских дворах. Под рыцарем — покрытый богатой попоной рослый боевой конь в латах, с железным налобником, увенчанным острым стальным рогом. Рыцарь вооружен громадным двуручным мечом, щитом и мизерикордией — небольшим мечом для добивания раненых и пленных. За комтуром, как за каждым рыцарем, едут десять конных слуг во главе с оруженосцем с длинным копьем и тяжелой секирой. У комтура вьющиеся белокурые волосы до плеч, ровно подрезанные на низком и узком лбу над самыми глазами. У этого рыцаря-монаха, священника-палача, грозно сдвинутые брови и стальные глаза, сумрачное чело и голос, подобный лязгу стали и скрипу сосен…

Думала ли, гадала ли Аня, что придется ей воевать на земле, отнятой у ее далеких предков огнем и мечом во славу первого рейха рыцарями Тевтонского ордена!…

От всей этой чертовщины, померещившейся Ане в чужом, вражеском лесу, ее отвлекает вдруг громкое кваканье лягушки. Почему-то лягушка квакает не на земле, а высоко на дереве. Но это вовсе не немецкая древесная лягушка, а радистка Зина — она висит на стропах зацепившегося за верхушку сосны парашюта и зовет друзей условным сигналом.

— Ква-ква-ква! — раздается и за другими соснами.

Меж соснами скользнула одна тень, другая…

— Натан! — обрадованно шепчет капитан. — Шпаков!

Да, это были Коля Шпаков и переводчик группы Натан Раневский.

— Значит, четверо в сборе! — негромко говорит, подходя, Коля Шпаков. — Остальные еще не приземлились. Плохо дело, командир! Все шестеро висят на соснах!

Капитан задирает голову — колышется черная сосновая крона, а под ней маятником раскачивается чья-то фигура…

Дорога каждая минута.