Так что же, относясь к Мардж как к равной, я просто притворялся перед ней (и перед собой), что мы равны? Возможно, более правильно описывать терапию как отношение к пациенту как ко взрослому. Это может показаться схоластической путаницей, однако что-то должно было произойти в терапии Мардж, что заставило меня очень ясно понять, как я хочу относиться к ней или к любому другому пациенту.

Примерно через три недели после моего открытия важности терапевтического действия произошло необыкновенное событие. Наш обычный сеанс с Мардж приближался к середине. Накануне у нее была поганая неделя, и она посвящала меня в некоторые детали. Она казалась флегматичной, лицо выражало усталость и разочарование, волосы были растрепаны, а юбка помялась и съехала набок.

В разгар своего плача она внезапно закрыла глаза – что само по себе не было необычным, поскольку она часто впадала в состояние аутогипноза в процессе сеанса. Я давно решил, что не буду попадаться на эту удочку – не стану сопровождать ее в этом гипноидном состоянии, а наоборот, буду пробуждать ее. Я сказал: «Мардж», – и собирался произнести оставшуюся часть предложения: «Не будете ли Вы любезны вернуться?» – когда услышал незнакомый мощный голос, доносившийся из ее рта: «Вы не знаете меня».

Она была права. Я не знал человека, который это говорил. Голос был настолько непохожим, настолько сильным, настолько властным, что я невольно оглянулся, желая убедиться, что больше никто не вошел в кабинет.

– Кто Вы? – спросил я.

– Я! Я! – И затем преобразившаяся Мардж вскочила и загалопировала по кабинету, разглядывая мои книжные полки, поправляя картины и обыскивая мою мебель. Это была Мардж и одновременно не Мардж. Все, кроме одежды, изменилось – лицо, походка, манера держаться и двигаться.

Эта новая Мардж была самоуверенной, оживленной и экстравагантной, привлекательной и кокетливой. Странным густым контральто она произнесла:

– До тех пор, пока Вы собираетесь притворяться еврейским интеллектуалом, Вы, конечно, можете обставлять свой кабинет таким образом. Этому покрывалу на диване место в благотворительном магазине – если его туда, конечно, возьмут, а то, что висит на стенах, слава Богу, можно быстренько снять! И эти снимки калифорнийского побережья! Замените их на домашние фотографии!

Она была остроумна, надменна и очень сексуальна. Каким облегчением было избавиться от скрипучего голоса Мардж и ее неустанного нытья! Но я начинал чувствовать напряжение – мне эта леди слишком нравилась. Я вспомнил легенду о Лорелее, и хотя знал, что задерживаться опасно, решил немного побыть с ней.

– Почему Вы пришли? – спросил я. – Почему именно сегодня?

– Чтобы отпраздновать свою победу. Я выиграла, Вы знаете.

– Выиграли что?

– Не стройте из себя идиота передо мной! Я – это не она, Вы знаете! Не все, что Вы говорите, так уж чудесно. Думаете, Вы собираетесь помочь Мардж? – Ее лицо было удивительно подвижным, а слова она произносила с широкой ухмылкой злодейки из викторианской мелодрамы.

Она продолжала в насмешливой, злорадной манере:

– Вы можете лечить ее тридцать лет, а я все равно выиграю. За один день я могу уничтожить год Вашей работы. Если нужно, я могу заставить ее шагнуть с тротуара прямо под колеса машин.

– Но зачем? Что Вам это даст? Если она проиграет, проиграете и Вы.

Возможно, я говорил с ней дольше, чем следовало. Было ошибкой говорить с ней о Мардж.