Он сказал и сам поразился тому, что разоткровенничался с экспертом. Кто он ему – друг, брат? Да никто. Просто коллега по работе.

– Думаете, это только у вас? – вдруг услышал он. – Вы-то потом с бумагами будете работать, с живыми людьми беседовать, допрашивать их. А я вернусь к себе, к своим молчаливым клиентам – жертвам. И только их истерзанные тела будут рассказывать мне о том, что с ними вытворяли. А у меня две дочери, школу оканчивают. Когда у меня на столе появляется молоденькая девушка, их ровесница, мне тоже становится не по себе. И страшно, представьте себе, страшно! Вот говорят, что мы, эксперты, привыкаем ко всему этому. Разумеется, в какой-то степени это так, привыкаем настолько, что перестаем замечать запах и можем пить кофе, находясь рядом с выпотрошенным трупом, но чисто по-человечески невозможно привыкнуть к тому, что где-то рядом с тобой живут настоящие звери. Хотя нет, все же не звери, а именно люди и, как правило, с нарушенной психикой, словно не ведающие, что они творят. Неужели они надеются, что, совершив тяжкое убийство, тем самым избавятся от своих проблем? То, что их после этого будут посещать кошмары, что они потеряют сон и покой, им в голову почему-то не приходит.

– А знаете почему? – подал голос Локотков.

– Почему? – Марк посмотрел на помощника с интересом. Ему нравился смышленый и скромный Лева, и хотя Марк частенько срывал на нем свою злость или раздражение, они все равно считались друзьями.

– Да потому, что многие убийства совершаются из страха перед тюрьмой, вот почему, – твердо сказал он. – Тюрьма по сравнению с ночными кошмарами – еще худший кошмар. Но это не мое мнение. Это мне один тип сказал. Ему дали восемнадцать лет. Теперь он мучается этими кошмарами на нарах.

Марк позвонил домой.

– Рита? Как ты? Нормально? У меня тоже все хорошо. Если не считать, конечно, моей работы. Я тебе потом расскажу, – последнюю фразу он произнес тихо. Он и сам не заметил, что рассказывать жене о своих делах вошло у него в привычку. Рита была благодарным слушателем, помогала Марку во всех его делах с присущей женщине логикой и нередко удивляла его своими оригинальными идеями. – Целую тебя.

С чувством любви, переполнявшей его, он положил телефон в карман и склонился над трупом.

– Прусаков. Менеджер… И кому же ты так насолил, брат?

Но как этот Караваев умел говорить ей о своих чувствах! Мысленно она подготовила уже досье на своего жениха (в случае если ей позвонит какая-нибудь из подруг, она выдаст на-гора всю имеющуюся у нее информацию об этом скороспелом женихе). «Кареглазый белокурый мужчина, красивый, высокий, умный, с хорошо подвешенным языком, такие нравятся женщинам». Она удивлялась на каждом шагу… К примеру, как могло случиться, что ни одна из ее подруг еще не была проинформирована о ее намерении выйти замуж? Ну как могло произойти, что и сама Мира не дозвонилась ни до одной из них, и девчонки, как нарочно, не звонили… Словно все они, сговорившись, отправились в теплые края.

Больше всего Мире в ее собственном досье на жениха нравилось словосочетание «кареглазый белокурый мужчина». Он не был альбиносом, его волосы были удивительно красивого, теплого оттенка. А глаза! Когда он впервые посмотрел на нее, она смутилась. Забыла напрочь, куда едет и зачем. Просто крышу снесло, как говорится. А он сразу сказал ей, что она ему нравится, он просто не может оторвать от нее глаз. Между тем она далеко не модель. И если ему, Караваеву, на момент знакомства было только сорок пять лет, то ей – все тридцать восемь. К тому же за зиму она располнела, даже грудь увеличилась. И не сказать, чтобы она была полная, но и не худышка. Кареглазая шатенка – вот так, пожалуй, она записала бы уже в собственном досье.