Анджела приветливо махнула Хэлу, приглашая занять место рядом с ней.

— Что ты думаешь об этой молодой леди? — спросила она вполголоса.

— Я воздержусь от оценки.

Она бросила на него насмешливый взгляд.

— Едва ли требуются какие-либо слова. Мне так жаль Урсулу.

У самой Урсулы на лице было выражение смирения, в то время как Ева поощряла Розалинд рассказать присутствующим о своих успехах в Мюнхене.

— Наверное, у нее случился роман с учителем фехтования, — пробормотала Сеси в платок.

Урсула хихикнула и одобрительно толкнула кузину ногой под столом.

Питер пребывал в необычайно благостном расположении духа, Ева — в торжествующем, Розалинд была разговорчива, остальные — мрачны и угрюмы.

Хэл ел тушеное мясо и вспоминал, где видел Розалинд. На Юстонском вокзале в Лондоне, где он садился в поезд, отходящий на север. Она привлекла его внимание, потому что выглядела такой юной, что ей полагалось бы иметь мать, няню или гувернантку, которая сопровождала бы ее. Интересно, у английских девушек по-прежнему гувернантки или их всех отправляют в школу-интернат, как Урсулу? Но та юная леди была слишком элегантна для школьницы. Особенно в той маленькой шляпке. Впрочем, как он заметил, шляпка имела особое назначение: вскоре девушка дернула вниз вуаль и превратилась в таинственную даму, путешествующую инкогнито.

Эта самая женщина-загадка сошла с поезда раньше Хэла. Он видел, как она вышла в коридор, когда поезд подъезжал к Престону — вот уж удивительное место, совсем не подходящее для дамы под вуалью! — и с маленьким чемоданчиком в руке заспешила к дверям вагона.

И вот она здесь, болтает, и из ее слов можно заключить, что она села вчера вечером в лондонский спальный вагон и утром прибыла в Лоуфелл. Хэл заинтересовался. Создалось впечатление, что по возвращении из Германии она гостила у друзей в Лондоне. Судя по тому, с какой гордостью и значительностью Ева произносила имена этих друзей, было ясно, что семья занимает высокое положение. Хэл об этом семействе никогда не слышал.

У него были свои собственные, вполне резонные соображения относительно того, чем может заниматься семнадцатилетняя девушка вдали от дома, когда делает вид, что находится в одном месте, а сама едет в другое. И такого бы Ева, а тем более Питер отнюдь не одобрили. Они ужаснулись бы. Однако моральный облик Розалинд Хэла не касается, и какой фокус выкинуло это воплощенное совершенство — не его дело. Впрочем, он мог бы пустить это знание в ход, чтобы ее приструнить, если по отношению к Урсуле она продолжит вести себя так же снисходительно и покровительственно.

— Как, неужели ты этого не знаешь, Урсула, дорогая? — говорила в тот момент Розалинд.

— Нет, не знаю. Я никогда не бывала за границей. Можешь сколько угодно распространяться, как иностранцы любят то и не любят се. Меня это мало волнует.

«Молодец, девчонка!» — мысленно воскликнул Хэл, а Урсула зарылась ложкой в пудинг.

Глава двадцатая

После ленча Урсула удалилась, чтобы занести в свой дневник яростный пассаж:

«Я бы так не возмущалась, если бы папа столь глупо не носился с Розалинд. Неужели он не видит, что это за птица? Нет, не видит. Она воплощает в себе именно тот тип дочери, какой ему хотелось бы иметь, — вся такая женственная, пригожая и сладкая. Он даже не ощущает привкуса яда в ее дыхании. И нет смысла говорить ему, как подло ведет себя Ева, когда речь заходит о том, чтобы потратить сколько-нибудь денег на меня, — он ни слова не желает слушать на эту тему. Утверждает, что Ева хочет быть мне матерью, мол, в глубине души она печется о первейших моих интересах и знает, что хорошо и плохо для девочки моего возраста.