Но для художника достаточно одного факта, одного намека, чтобы живо представить себе полную картину жизни народа в известную эпоху. Так… но это так относится только к тому, кто оправдал делом свою мысль… Посмотрим, как оправдал ее г. Лажечников в новом своем романе.
Русская история есть неистощимый источник для романиста и драматика; многие думают напротив, но это потому, что они не понимают русской жизни и меряют ее немецким аршином. Как писатели XVIII века из русских Малашек делали Меланий, а русских пастухов заставляли состязаться в игре на свирелях в подражание эклогам Виргилия, – так и теперь многие наши романисты с русскою жизнию делают то же, что Вальтер Скотт делал с шотландскою. Везде есть герой, который и храбр, и красавец, и благороден, непременно влюблен и после – или, победивши все препятствия, женится на своей возлюбленной, или «смертию оканчивает жизнь свою»[10 - Белинский использует слова Хлестакова в передаче Анны Андреевны («Ревизор» Гоголя, д. V, явл. 7).]. А ведь никому не придет в голову представить лихого молодца, который сперва пламенно любил свою зазнобушку (что, впрочем, не мешало ему и колотить ее временем), а потом, обливаясь кровавыми слезами, бросил ее, чтобы жениться на богатой и пригожей, то есть румяной и дородной, но нисколько не любимой им девушке, и через то достигнуть цели своих пламеннейших желаний, а между тем сослужить службу царю-батюшке и обнаружить могучую душу. Как можно это? – нисколько не поэтически, хотя и совершенно в духе русской жизни, в которой любовь издревле была контрабандою и никогда не почиталась условием брака. Оттого-то у нас и нет еще ни одного истинно русского романа, и оттого-то герои почти всех наших романов лишены всякой силы характера, всякого индивидуального колорита. Русская жизнь до Петра Великого имела свои формы – поймите их и тогда увидите, что она заключает в себе, для романа и драмы, такие же богатые материялы, как и европейская[11 - Опровергая неверные представления о русской истории допетровского времени, Белинский критикует историческую и эстетическую позицию Надеждина, который «из тысячелетнего цикла нашей истории» вычеркивал целых восемь веков, «полную русскую историю» начинал только с Петра I и считал, что X–XVII вв. «представляют не роскошную жатву для русского исторического романа» («Телескоп», 1832, ч. X, № 14, с. 244, 246). С другой стороны, Белинский мог иметь в виду также П. П. Свиньина, который в предисловии к своему историческому роману «Шемякин суд, или Последнее междоусобие удельных князей русских» (М., 1832) декларировал невозможность создать исторический роман на материале древней русской истории (ч. I, с. 1).]. Да что говорить о романистах, когда и историки наши ищут в русской истории приложений к идеям Гизо о европейской цивилизации и первый период меряют норманнским футом, вместо русского аршина!..[12 - В данном случае подразумевается Н. Полевой, который в своей «Истории русского народа» начальный период русской истории связывал с норманнским завоеванием (т. I, M., 1829, гл. I).] Боже мой, а какие эпохи, какие лица! Да их стало бы нескольким Шекспирам и Вальтер Скоттам. Вот период до Ярослава – это период сказочный и полусказочный. Г-н Вельтман первый намекнул, как должна пользоваться им фантазия поэта[13 - Имеется в виду, очевидно, роман Вельтмана «Кощей Бессмертный» (1833). См. суждение о нем Белинского в «Литературных мечтаниях» (наст. изд., т. 1, с. 119).]. Вот период уделов, период, в который великан-младенец, путем раздробления, разбрасывался в длину и ширину и захватывал себе побольше места на божьем свете, чтоб было где ему развернуться и поразгуляться, когда придет его время…
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота, океан-море!
Широко раздолие по всей земле,
Глубоки омуты днепровские![14 - Зачин былины «Соловей Будимирович»; цитируется по сборнику «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым». |