Усталость сковывает тело. Как не хочется идти в атаку.

И что мы сделаем.

А поезд близится, с него стреляет пулемет.

Цепь неуверенно двинулась. Несколько человек быстро идут вперед, остальные вяло двигаются с винтовками наперевес.

Вот мы уже недалеко от поезда. С него вихрем несутся пули… ура!… ура!… ура!…

Что это?! Кто меня ударил по ноге? Какая боль! - я покачнулся, схватился за ногу… Кровь… Ранен…

Недалеко, согнувшись, бежит брат, кричит "ура". Надо сказать ему.

Я опираюсь на винтовку, тихо иду назад к будке. Сзади летят, жужжат пули. "Сейчас еще раз ранит, может быть, убьет",- проносится в голове. Нога ноет, как будто туго перетянута…

На будке одна сестра. Около нее сидят, лежат, стоят раненые.

Сестра перевязывает и ласково улыбается: "ну, счастливчик вы, еще бы полсантиметра - и кость". Нога приятно стягивается бинтом… Меня под руки ведут в станицу. Уже легли сумерки. По обсаженной тополями дороге ведут, несут раненых. Вдали стучат винтовки, пулеметы, ухает артиллерия…

На площади, в училище - лазарет. Помещение в несколько комнат завалено ранеными. Тускло светят керосиновые лампы. В воздухе висит непрекращающийся стон, нечеловеческий, животный.

Я лег. Пол завален людьми. Стоны не прекращаются. Тяжело. Болит нога. Засыпаю в изнеможении…

Чуть брезжит свет, ползет в окна. В комнате те же крики, стоны.

Две сестры и пленный австриец вытаскивают кого-то из комнаты. Руки волочатся по земле, голова свернулась. "Осторожней, осторожней",- стонут раненые…

Умерших за ночь выносят, на их место приносят новых раненых.

Рядом со мной лежит кадет лет шестнадцати. У него разбита ключица, он тихо зовет доктора, сестру, но его никто не слышит за общим стоном…

Три сестры не успевают ничего сделать. Старые раны гноятся, перевязки не переменены, серьезные ранения требуют доктора.

Докторов почему-то нет, а в лазарете их восемь человек.

Кому же пожаловаться? - Только Корнилову.

Я пишу его адъютанту:

"Любезный В. И.

Я ранен - лежу в училище. Считаю своим долгом просить Вас обратить внимание генерала на хаос, царящий в лазарете. Тяжелораненым неделями не меняют перевязок, раненые просят доктора - докторов нет…"

Раненный в лицо прап. Крылов понес записку. Штаб недалеко от училища, и не прошло 15 минут, как в дверях нашей комнаты появилась гневная фигура Корнилова, Около него: заведующий лазаретом, старший врач…

Корнилов что-то говорит, резко жестикулируя. Видно, что он негодует.

Подпор. Долинский подходит ко мне: "Я передал вашу записку и вот, видите, уже разносит…"

Усть-Лаба

В Кореновской против нас сражалось до 14 тысяч большевиков, под командой известного Сорокина. Выбитые из нее, они сосредоточились в ст. Платнировской, следующей по жел. дороге, и ждали нашего наступления. Неожиданно для них мы свернули на Усть-Лабу. С раннего утра на площади стоят запряженные подводы. Около них суетятся сестры. Выносят раненых, укладывают, укрывают тряпками, одеялами, купленными в станице.

Уже прошли строевые части. Со скрипом тронулись одна за другой подводы. Стонут тяжелораненые.

По степи, за станицей, лентой изогнулся обоз. Тихо. Спокойно. Но вот сзади донесся далекий треск ружей, неприятно разорвав тишину степи. Смолкнет и опять затрещит.

Раненые волнуются. "Что такое в арьергарде?", "Что такое?" - спрашивают бледные взволнованные лица, приподымаясь с телег.

Обоз тихо движется. Уже середина дня, а бой в арьергарде не прекращается. Напротив, стрельба стала как будто ближе, чаще, настойчивее…

И впереди громыхнуло орудие, вспыхнули дальние разрывы, затрещали ружья и пулеметы.