Он говорил короткими, рублеными фразами.

Будто монетки, одну за другой, кидал из руки в руку.

– И что дальше, дядя Петя?

– Ничего. Рутина. Явишься, куда надо. И отстреляешь все мишени. Без промаха.

– Я не буду стрелять. По своим стрелять нельзя.

– Будешь. Давай без истерик. Я прожил долгую жизнь. Мне пора. Не промахивайся, Даниил. Собаке хвост по частям не рубят. Дай уйти легко и счастливо. Я устал.

– Я не буду стрелять.

– Не морочь мне голову, маленький братец. – Спокойный голос старика стал чуточку насмешлив. Дядя Петя заговорил менее внятно, но теперь у него получалось вязать из слов-монет более длинные мониста. – Я растил тирмена, а не кисейную барышню. Сделаешь – гуляй. Месяц отпуска получишь. А может, и все полтора. После моих похорон разрешаю на недельку уйти в запой. Помогает. Но на похороны явись трезвый. Знаешь, какие мне устроят похороны? По первому разряду! Шесть лошадей, как шесть львов, две колесницы с венками… сам Миньковский придет отпевать покойного…

Он что-то цитировал, наслаждаясь рассказом о грядущих похоронах.

Данька не знал, что именно.

– Это Бабель, Исаак Эммануилович, – ответил дядя Петя на незаданный вопрос. – Настоящая фамилия, как это ни смешно, Бобель. Расстрелян двадцать седьмого января 1940 года. Я тогда в Коврове работал, на бывшем заводе Мадсена. У Бабеля смертельно раненный телефонист говорит исключительно правильную вещь: «Я вот что… кончусь… Понятно? Патрон на меня надо стратить». Ты прочитай, Даниил, много нужного поймешь…

Мимо прошла санитарка, с одобрением кивнув на ходу. Дед поучает внука, рассказывая о писателе: доходчиво, зачитывая вслух любимые места. Внук слушает, не перебивая. Должно быть, запоминает. Редкая картина по нашим временам.

Идиллия.

«Я не буду стрелять», – хотел в третий раз повторить Данька. Но вместо этого спросил совсем другое:

– Как мне жить дальше, дядя Петя? Как жить с этим?

– С чем? Поставь мою фотографию на тумбочку и живи себе на здоровье. Однажды поймешь: девять из десяти старых пердунов с радостью поменялись бы со мной местами. Или даже десять из десяти, как на стрельбах у снайпера. Врач посмотрел мои анализы, узнал, сколько мне лет, и чуть в обморок не брякнулся… Ей-богу, дай ему волю, он бы меня заспиртовал, для студентов. Не промахивайся больше, Даниил, и все будет в порядке.

– Нет. Я о другом. Ты догадывался, но узнал только сейчас. А мне жить с этим знанием дальше. Ты ведь хотел, чтобы я взял ученика?

К скамейке приблизился кот: серый полосатый разбойник. Урча, кот начал тереться о Данькины джинсы, оставляя на них клочковатую шерсть. На дворе тепло, вот, значит, линяем помаленьку. Нет ли у вас тефтельки, принесенной больному? Лучше домашней, куриной, но сойдет и полуфабрикат из кулинарии. У больных плохой аппетит, а у меня хороший. Так что насчет тефтельки?

Петр Леонидович наклонился и почесал кота за ухом.

– Ах ты, бандит… Не повезло тебе, у нас ничего нет. И тебе не повезло, Даниил. Случается. Она, конечно, тебя любит, но от ошибок никто не застрахован. Пока ты ездил, я все думал… Здесь какая-то накладка. Сбой в разнарядке. Канцелярские крючки напутали. По мою душу должны были прислать другого тирмена. Ты же не рассчитываешь, что мы с тобой одни на планете? Мы даже в этом городе не одни…

Он докурил сигарету и щелчком отправил окурок в урну.

Без промаха.

– Окажись я на твоем месте…

Сейчас дядя Петя говорил с Данькой, как равный с равным, невзирая на колоссальную разницу в годах и опыте.