— Фарами, — уточнил второй.

— Угодила фарами в твою выхлопную трубу? — переспросил первый комик.

— Чуть трубу не оторвала, — пожаловался второй.

Капек, сидевший через проход от Ла Брески и Калуччи, внезапно вспомнил маляров и в который раз пожалел, что они закончили работу. О'Брайен устроился позади Ла Брески и Калуччи. Энди Паркер занял место чуть левее Калуччи в том же ряду.

— Как добрался? — шепотом спросил Калуччи у Ла Брески.

— Нормально, — шепнул Ла Бреска.

— Что Дом?

— Хочет войти в долю.

— Я так понял, что ему нужна сотня-другая.

— Это на прошлой неделе.

— А сейчас?

— Требует треть.

— Пусть идет в задницу!

— Ты что! Он же в курсе.

— Как он пронюхал?

— Пес его знает.

В оркестровой яме взвыла труба. Над сценой вспыхнули фиолетовые прожекторы, на занавесе появилось яркое пятно. Труба уступила место кларнету, которого поддержал саксофон, вызывая у одних зрителей сладкие воспоминания, у других эротические грезы, а у третьих и то и другое. Из-за занавеса показалась рука в перчатке. «А теперь, — прозвучал голос, многократно усиленный динамиками, — свое несравненное искусство продемонстрирует нам очаровательная юная леди из Франции. Мы рады представить вам мисс… Фриду… Панцер!»

Из-за занавеса показалась нога.

Обутая в черную лакированную туфлю на высоком каблуке, она, казалось, плыла в воздухе. Затем нога согнулась, и носок туфли указал в пол. Нога стала видна чуть больше, черный найлоновый чулок сверкал в свете прожекторов. Показалась черная подвязка и часть белой ляжки. Фетишисты в зале пришли в восторг. Детективы, которые не были фетишистами, тоже остались довольны. На эстраде показалась Фрида Панцер, освещенная фиолетовыми огнями. Она была в длинном лиловом платье с разрезами до талии, в которых виднелись длинные ноги в черных чулках с черными подвязками.

— Ножки первый сорт! — сказал Калуччи Ла Бреске.

— М-да! — пробормотал тот.

Сидевший за ними О'Брайен тоже глянул на ножки Фриды Панцер. Они действительно были в полном порядке.

— Очень не хочется никого принимать в долю, — прошептал Калуччи.

— Мне тоже, — согласился Ла Бреска. — Но что делать? Если мы дадим ему от ворот поворот, он по-мчится в полицию.

— Он так сказал?

— Намекнул.

— Сволочь!

— Что ты думаешь делать? — спросил Ла Бреска.

— Может, замочить гада? — предложил Калуччи.

Фрида Панцер начала раздеваться.

Оркестр в яме выдавал нечто сногсшибательное. Большой барабан глухим уханьем приветствовал падение на подмостки очередного предмета туалета. Казалось, сцену усыпали лепестки гигантских астр. Девица вращала задом — подавала голос труба, она гладила себя по бедрам — завывал саксофон, а пианист играл галоп в такт ее порханью по сцене.

— С сиськами у нее порядок! — шепнул Калуччи, и Ла Бреска шепотом выразил полное согласие.

Затем они замолчали.

Музыкальное крещендо достигло апогея. Барабанная дробь напоминала пулеметную стрельбу, труба визжала, штурмуя верхнее «до» и пытаясь продраться еще выше, беспокойно урчал саксофон, неистово наяривал пианист, гремели тарелки, труба еще раз взвизгнула и снова не одолела очередного пика. Сцена превратилась в водоворот звуков и огней, девушка совершала ритуал, передавая в зал шифровки, давным-давно разгаданные любителями эстрады, — обещание греха и экстаза.