– Я слыхал, будто в армии Ульрика миллион воинов, – сказал высокий юнец. – И вы все знаете, что он сотворил в Гульготире. Когда город отказался сдаться, а Ульрик все-таки взял его, он велел повесить и четвертовать каждого второго защитника. Шесть тысяч человек! Говорят, в воздухе было черно от воронья. Шесть тысяч, подумать только!

– А знаешь, зачем он это сделал? – вмешался в разговор Друсс. Собеседники, переглянувшись, воззрились на него.

– Тут и знать нечего. Он кровожадный дикарь, вот и все.

– Ошибаешься. Выпьете со мной? – Друсс заказал еще пива. – Он сделал это для того, чтобы такие, как ты, разнесли весть об этом повсюду. Погоди! Пойми меня правильно, – сказал Друсс, увидев гнев на лице юноши. – Я не порицаю тебя за то, что ты об этом рассказываешь. Такие слухи расходятся быстро, это неизбежно. Но Ульрик – хитрый вояка. Положим, он взял бы город и поступил бы с его защитниками благородно – тогда и другие города оказали бы ему такое же сопротивление. А так он посеял повсюду страх. Страх же – хороший союзник.

– Можно подумать, ты им восхищаешься! – сказал другой человек, пониже, с лихо закрученными светлыми усами.

– Так и есть, – улыбнулся Друсс. – Ульрик – один из величайших полководцев наших дней. Кому еще за последнее тысячелетие удавалось объединить надиров? Да еще так просто. Надирские племена испокон веку сражались между собой – потому им никак и не удавалось стать едиными. Ульрик распорядился своим племенем Волчьей Головы по-иному. Всем соседям, которых он завоевывал, он предлагал выбор: присоединиться к нему или умереть. Многие выбрали смерть, но избравших жизнь оказалось куда больше. И войско Ульрика стало расти. Каждое племя, вошедшее в него, придерживается своих обычаев, и обычаи эти уважаются. К такому человеку нельзя относиться легкомысленно.

– Он неверный пес! – откликнулся кто-то из другой кучки беседующих. – Он подписал с нами договор, а теперь собирается его нарушить.

– Я не защищаю его нравственных устоев, – мирно ответил Друсс. – Просто говорю, что он хороший полководец. Его воины боготворят его.

– Не нравятся мне твои речи, старик, – сказал высокий.

– Вон как? А ты сам не из солдат ли?

Парень замялся, взглянул на с