«Подойди».

Я стояла и смотрела на него из за спин наставниц, прикрытых разноцветными покрывалами. Он же глядел мимо меня. Казалось, ему безразлично всё – потуги танцовщиц, огни костров. Рука незнакомца лежала на подлокотнике трона, изукрашенного позолоченным деревом. Император – мальчик лет четырнадцати, сидел в этом огромном кресле, разодетый в алые и золотые одежды, с короной на челе, которая казалась тяжелей его головы. Он сверкал, как все огни Кахиллы – такой же бесполезный и безвольный, как они.

Но для меня человек в маске затмевал и его. Я видела, как слабо колышутся на ветру складки его плаща.

«Подойди, – продолжало биться в голове. – Если уйдёшь сегодня – он никогда уже не увидит тебя».

Я не могла понять – мой это голос звенит в ушах или чей то ещё. Возможно, они вторили друг другу в унисон. Но мне было страшно, и я медлила, пока, наконец, выступление не подошло к концу.

Пересчитав нас по головам, наставницы стали уводить нас прочь. Голову каждой покрывали шалью, скрывая лицо, и усаживали в приблизившийся паланкин.

Я всё смотрела туда, на возвышение, где рядом с троном стоял незнакомый мне человек. Он поправил плащ и, шепнув на ухо императору пару слов, стал спускаться вниз.

Передо мной оставалось ещё две ученицы. Я поняла, что если не сделаю ничего – он уйдёт, и я в самом деле больше не увижу его никогда.

Я рванулась из рук наставниц и будто случайно рухнула на землю прямо перед ним.

Незнакомец отшатнулся, но всё таки опустил взгляд на моё лицо.

Мгновение, показавшееся вечностью, он смотрел на меня.

Наставницы, заголосившие было с упреками в мой адрес, умолкли. Стихли даже песни и смех в толпе.

Он присел на корточки и поймал мой локоть – не прикрытый сейчас ничем. Там, где его пальцы касались кожи, по телу пробежал огонь.

Бережно, но твёрдо, не отрывая взгляда от моих глаз, он поднял меня с земли и поставил на ноги.

Рука легонько прошлась по шали, оказавшейся теперь на плечах.

– Осторожней, – тихо сказал он. – Опасно падать вот так.

Я сглотнула.

– Может быть, я не боюсь?

Он смотрел на меня ещё мгновение, затем отвернулся и двинулся прочь.

Я думала, наставницы меня убьют. Но ничего не произошло. Напротив, обменявшись тихими фразами, которые я расслышать не смогла, они бережно взяли меня за руки и усадили в паланкин. Я ничего не понимала. Сознание по прежнему заполняло ощущение его рук, лежавших на моей коже, и по венам всё так же бежал огонь.

С тех пор я обнаружила какое то особенно бережное отношение наставниц ко мне – как будто я была хрупкой вазой из редкого фарфора. Хрупкой и очень дорогой.

Больше никто не настаивал на том, чтобы я знала уроки назубок.

А через какое то время мне открыли доступ в южное крыло – так что теперь я смогла бывать на солнце. Изменился даже рацион – мне стали давать больше овощей, меньше мучного и круп.

И, конечно же, такие перемены не ускользнули от взглядов других учеников.

Локлин то и дело искоса позыркивала на меня – её собственный рацион был по прежнему настолько скуден, что оставалось удивляться, как ей удаётся управляться с мечом.

Мальчики ничего не поняли. Только Густав, как и следовало ожидать, заметил некоторые перемены и спросил, наблюдая, как я уплетаю овощное рагу, которое досталось только мне и учителям:

– Что ты сделала, Гвендолин, чтобы так умаслить их?

Я улыбнулась загадочно, но долго держать случившееся в секрете не смогла. Тем же вечером, когда мы остались в библиотеке вдвоём, я торопливо рассказала Густаву обо всём, что произошло.

Я ожидала, что он порадуется за меня – хотя сама толком не понимала, за что такая любовь.