Знать бы, о чем они говорят. Тимофей угадывал отдельные слова, но связь между ними ускользала, смысла не было, да Тимофей и не искал этого смысла. Не до того ему было. Их только двое – вот что он знал. И еще – что с двумя-то он управится. А что будет дальше, он не думал.

– Не зевай, Петер! Он уже следит за тобой.

– Вижу… Ах какая прелесть! Ну ничего человеческого! Дикое животное. Тигр. У него инстинкты заменяют мозг. Представляешь – и эта раса оспаривает у нас приоритет построения совершенного гармонического общества…

– Гляди: у него правая напряглась. Внимание!

– Ты все испортил, Хартмут! Ну кто тебя тянул за язык? Теперь он струсит и не покажет, на что способен.

– А если не струсит, я его пришью, согласен?

– Нет, нужно по-честному. Вот если ты его с одного удара…

Немец не ошибся: слово «внимание», конечно же знакомое Тимофею и прозвучавшее с подчеркнуто предостерегающей интонацией, явилось для него предупреждением. Именно в этот момент Тимофей еле заметным сокращением мышц проверял, может ли рассчитывать на правую руку. Убедился: может. Но теперь он знал, что враги ждут его нападения.

Они забавлялись его отчаянием и беспомощностью. Двое пресыщенных котов – и жертва.

Из-за ресниц Тимофей увидел пыльные голенища кирзовых сапог, а сразу за ними – веселое молодое лицо фашиста и два железных зуба за короткой верхней губой. И автомат. Плоский, какой-то маленький, почти игрушечный, он болтался на ремне, закинутом через правое плечо; сдернуть его не составит труда. Правда, стрелять из таких Тимофею не приходилось; только в немецкой кинохронике их видел да на методических плакатах. Ладно, уж как-нибудь сообразим.

Фашист поднял лицо, что-то обиженно талдычит приятелю. Удобней момента не будет.

По-змеиному, немыслимым образом оттолкнувшись спиной от земли, Тимофей метнулся вперед. Ствол автомата был теплым; он показался Тимофею тонким и хрупким, как соломинка. Фашист, как и следовало ожидать, опрокинулся от легкого толчка плечом. Чтобы сбить с толку второго и не дать ему стрелять, Тимофей, уже завладев автоматом, перекатился в ту же сторону, сел, увидел этого второго – длинного, с вытянутой смуглой рожей, похожего на румына, – поднял автомат, но выстрелить не успел. Вдруг все пропало.

На этот раз Тимофей очнулся быстро, почти сразу. Уже не притворялся. Тяжело перевернулся на грудь и сел. Перед глазами плыло. И шея казалась деревянной, стянула горло и ни кровь, ни воздух не пропускала.

Фашист, поблескивая фиксами, сидел в той же позе и смеялся. Его куртка была запорошена по всему боку красной глиной. Значит, мне это не почудилось, это было, понял Тимофей и левой рукой осторожно помассировал шею.

– Ты старался карашо. Зер гут! – показал большой палец фашист. – Я довольный. Я отшень довольный… Ты Голиаф. Абер я победил тебя в один удар. Джиу-джитс! Вперьод наука! Мораль: вперьод когда видишь немец – он для тебя либер готт! Нихт поднимай рука контра твой либер готт!..

Фашист не скрывал гордости оттого, что говорит по-русски. Но это давалось ему нелегко. Он сразу вспотел, достал из бокового кармана большущий голубой платок, уже грязный, вытер шею, лоб и особенно тщательно запотевшие глазницы. Заметил, что бок весь в глине, опять рассмеялся и подмигнул Тимофею.

– Я ист дер… учитель. Я люблю давать урок. Ты запоминал майн урок хорошо?

Тимофей кивнул и поглядел на смуглого фашиста. Тот держал карабин под мышкой и ковырял широкими плоскими пальцами в красной пачке сигарет. Значит, он опять вне игры. Если попытаться снова…

Но тут он взглянул на шоссе, и зрелище, которое увидел лишь сейчас – движение фашистской армады, – настолько его шокировало, что на какое-то время он забыл обо всем.