Мы уже упоминали о том, что, появившись среди своих советников, чинов своего двора и пышной свиты своих вассалов, союзников и подчиненных, маркиз Аргайл, вероятно, рассчитывал произвести сильнейшее впечатление на капитана Дугалда Дальгетти. Но сей доблестный муж подвизался на военном поприще в Германии в эпоху Тридцатилетней войны, а в те времена отважный и преуспевающий воин был ровней великим мира сего. Шведский король и, по его примеру, даже надменные немецкие князья нередко смиряли свою гордость и, не будучи в состоянии удовлетворить денежные требования своих воинов, задабривали их всяческими привилегиями и знаками внимания. Капитан Дугалд Дальгетти мог с полным правом похвастать тем, что на пирах, задаваемых в честь монархов, ему не раз доводилось сидеть рядом с коронованными особами, и поэтому его трудно было смутить и удивить даже такой пышностью, какой окружил себя Мак‑Каллумор. Капитан по своей натуре отнюдь не отличался скромностью – напротив, он был столь высокого о себе мнения, что, в какую бы компанию он ни попал, самоуверенность его возрастала соответственно окружающей обстановке, и он чувствовал себя столь же непринужденно в самом высшем обществе, как и среди своих обычных приятелей. Его высокое мнение о своей особе в значительной степени зиждилось на его благоговении перед воинским званием, которое – по его словам – ставило доблестного воина на одну доску с императором.

Поэтому, будучи введен в аудиенц‑зал маркиза, он скорее развязно, нежели учтиво, направился в верхний конец галереи и подошел бы вплотную к Аргайлу, если бы тот движением руки не остановил его. Капитан Далыетти повиновался, небрежно отдал честь и обратился к маркизу:

– Доброе утро, милорд! Или, точнее говоря, – добрый вечер! Beso a usted las manes, как говорят испанцы.

– Кто вы такой, сэр, и что вам здесь нужно? – спросил маркиз ледяным тоном, чтобы положить конец оскорбительной фамильярности капитана.

– Вот это прямой вопрос, милорд, – сказал Дальгетти, – на который я отвечу, как подобает благородному воину, и притом peremptorie, как говорилось у нас в эбердинском духовном училище.

– Узнай, кто он и зачем он здесь, Нейл, – угрюмо произнес маркиз, – обращаясь к одному из дворян.

– Я избавлю почтенного джентльмена от труда наводить справки, – сказал посланец Монтроза. – Я Дугалд Далыетти, владелец Драмсуэкита, бывший ритмейстер в различных войсках, а ныне майор какого‑то там ирландского полка. Прибыл же я сюда в качестве парламентера от имени высокородного и могущественного лорда, графа Джеймса Монтроза, и от других знатных особ, поднявших оружие во славу его величества. Итак, да здравствует король Карл!

– Вы, очевидно, не знаете, где вы находитесь и какой опасности подвергаетесь, позволяя себе шутить с нами, – снова обратился к нему маркиз, – если так отвечаете мне, будто я малое дитя или глупец! Граф Монтроз заодно с английскими мятежниками; и я подозреваю, что вы один из тех ирландских бродяг, которые явились в нашу страну, чтобы огнем и мечом разорить ее, как это делалось и раньше под предводительством сэра Фелима О'Нейла.

– Милорд, – возразил капитан Дальгетти, – я отнюдь не бродяга, хоть и майор ирландского полка; это могут засвидетельствовать непобедимый Густав Адольф, этот Северный Лев, Банер, Оксенстьерн, доблестный герцог Саксен‑Веймарский, Тилли, Валленштейн, Пикколомини и другие великие полководцы, как почившие, так и ныне здравствующие; а что касается благородного графа Монтроза, прошу вашу светлость прочесть вот эту верительную грамоту, дающую мне полномочия вести с вами переговоры от имени достопочтенного военачальника.

Маркиз мельком взглянул на документ за подписью и печатью Монтроза, который капитан Дальгетти вручил ему, и, с презрением бросив его на стол, обратился к окружающим с вопросом: чего заслуживает тот, кто открыто признает себя посланником и доверенным лицом низких предателей, поднявших оружие против государства?

– Высокой виселицы и короткой расправы, – таков был готовый ответ одного из придворных.