Чорин-Цу стоял на коленях, не открывая глаз.

— Я приказываю тебе! — вскричал Бог-Король. Потом он разразился рыданиями и долго плакал. — Ах, — вздохнул он вдруг. — Она дразнит меня, она только притворяется мертвой. Кто ты такой?

Чорин-Цу вздрогнул, поняв, что король обращается к нему, открыл глаза — и взглянул в лицо безумию. Блестящие голубые глаза на золотой маске смотрели приветливо и дружелюбно. Чорин-Цу сделал глубокий вдох.

— Я придворный бальзамировщик, ваше величество.

— Глаза у тебя раскосые, но ты не надир. И кожа у тебя такая же, как у моего друга Гарена. Ты чиадзе?

— Да, ваше величество.

— У тебя на родине тоже поклоняются мне?

— Я прожил здесь сорок два года, государь, — и, к сожалению, не получаю вестей из дома.

— Поговори со мной. Сядь вот сюда, на кровать.

Чорин-Цу встал, глядя на молодого короля. Среднего сложения, стройный, он походил на свою сестру. Волосы, как и кожа, были окрашены в золотой цвет, глаза поражали яркой голубизной.

— Почему она не оживает? Я ведь приказал ей.

— Боюсь, государь, что королева перешла... в другое свое царство.

— В другое? Ну да, богиня мудрости была и царицей мертвых! Ты так думаешь? Когда же она вернется?

— Как может смертный предсказать это, государь? Деяния богов непостижимы для таких, как я.

— Это так. И ты, пожалуй, прав, бальзамировщик. Теперь она правит мертвыми. Надеюсь, она будет счастлива там. Среди мертвых есть много наших друзей, которые будут служить ей. Очень много. Думаешь, я для того и послал их туда? Ну конечно же. Я знал, что Бокат переселится к мертвым, и отправил их вперед, чтобы они могли ее встретить. Я только притворялся, что гневаюсь на них. — Король радостно заулыбался и захлопал в ладоши. — Для чего это? — спросил он, взяв в руки длинный бронзовый инструмент, похожий на вилку.

— Это... помогает мне в работе, государь. Служит для того, чтобы предмет моих трудов оставался вечно прекрасным.

— Понимаю. Какие острые у него крючки! А зачем все эти ножи и скребки?

— Мертвым не нужны внутренности, государь. Внутренностям свойственно разлагаться. Чтобы тело оставалось всегда прекрасным, их следует удалить.

Бог-король встал, заглянул в сундучок Чорин-Цу и достал оттуда склянку со множеством хрустальных глаз.

— Не буду тебе мешать, мастер, — весело сказал он. — У меня много дел. Осталось еще немало друзей Бокат, которые захотят последовать за ней. Я должен составить список.

Чорин-Цу молча отвесил глубокий поклон.

— Я подумаю.

— Но, Друсс, здесь столько надо принять во внимание...

— Я сказал, что подумаю. А теперь уйдите. — Его голос пробрал Майона холодом, словно зимний ветер.

В послеполуденные часы Друсс, одетый по-будничному в рубашку с широкими рукавами из мягкой бурой кожи, шерстяные штаны и сапоги до колен, прошел через город, не обращая внимания на слуг, спешащих за покупками, мужчин, толпящихся возле трактиров, женщин, обходящих лавки, и влюбленных, гуляющих рука об руку. Он прокладывал путь в толпе, непрестанно думая о просьбе посла.

Когда работорговцы напали на деревню Друсса и захватили молодых женщин, в том числе и Ровену, он, не задумываясь, пустился за разбойниками в погоню. Это было правильно! Там не были затронуты ни политические, ни моральные вопросы.

А теперь все так запутано. «Такое решение будет почетным», — уверял его Майон.