Мудрый народ давно понял начальство: «Поди туда, не знаю куда, подай то, не знаю что». Н у , насчет поди куда — мы знаем. Чтоб вам черт в аду спички подавал.

Разобравшись с гипертонией и язвой, Генплан и Гипропроект приняли за основу Мавзолей Ленина как идеологическую константу и Елисейские поля как уровень жизнелюбия. Полированный гранит, зеркальные витрины и медные козырьки над подъездами.

— Хорошо, товарищи... но как-то слишком... официально. Какая-то помесь министерства и гостиницы со швейцарским банком и комиссионным магазином! Ну — повеселей, а? Поближе к народу!

— А давайте пустим по фасаду такое гигантское панно: слева — сбор колхозного урожая — а справа пуск Братской ГЭС! — предложил Посохин с каменным лицом. — Яркое такое.

Первые секретарь Егорычев иронию не понял. В государственных делах не шутили. Хрущев себе позволял про кузькину мать — вот его и поперли.

— Нет, — решил он. — Это будет вроде ВДНХ. А у нас другая задача. Серьезно! Но радостно.

То есть большевики мучили экспериментами не только рабочих и крестьян, но и творческую интеллигенцию доводили до остолбенения.

— В общем работаете в правильном направлении... но попробуйте добавить еще пятнадцать процентов партийности и так двадцать шесть — двадцать семь народности.

В голове у каждого партийного функционера был встроен такой специальный дозатор партийности и народности — вроде солонки с перечницей на все случаи жизни. Вот те хрен редьки не слаще.

Это есть наш последний и решительный бой! Ма-сква! — зво-нят ко-ло-ко-ллла! Красное, золотое, круглое и высокое. Народно-партийный вариант будущего проспекта иллюстрировал русскую сказку: «Кто-кто в тереме живет?!» Кремлевская зубчатка, храм Спаса на Нерли и бронепоезд на запасном пути. Если собор Василия Блаженного вставить в лентопротяжный станок и растянуть на километр в длину, вы получите представление о реакции Партии на новый проект.

— Еще попов в рясах под куполами развесьте! — негодующе пожелало правительство Москвы в капээсэсном исполнении. — А вы можете не выеживаться?

От стрессов у немолодых людей запускаются болячки. Главный Архитектор, лауреат и академик Посохин от пародонтоза стал сплевывать зубы, как семечки. Под вставной челюстью образовался стоматит. Он держал челюсть в стакане с водой и надевал только перед докладами начальству, с галстуком и лауреатским значком. Форма одежды парадная, при зубах.

— Что это вы на мою челюсть уставились? — спрашивает он неприязненно одного своего молодого архитектора.

— Гениально, Михаил Васильевич! — горячо восклицает тот. — Вот смотрите!

Хватает пластилин и лепит несколько зубов на планшет: с одной стороны пошире и чуть вогнутые, вроде верхних, — а с другой поуже и прямые, вроде нижних. И промежутки между ними в шахматном порядке.

— Поясните! — требует Посохин с обидой.

Пошире — это вроде как книги, источник знаний, а поуже — это как скромные советские небоскребы с читателями и тружениками. А понизу соединить все перемычкой с магазинами и культурными заведениями.

— Допустим... — тянет Посохин.

И взяв за образец и творческий посыл вставную челюсть шефа, растерявшего зубы в борьбе за правое дело, социалистический коллектив ударного труда проектирует здания и трассу. Прикус коммунизма!

Как тогда шутили: первый блин комом, второй парткомом, а третий тюремным сухариком. Семь пар железных башмаков износили, семь железных посохов изжевали, семь железных дверей языками пролизали — и представили царю седьмой вариант архитектурного чуда.