|
Видит Бог, я и сам это неоднократно проделывал в своих произведениях. И это, в моем понимании, сводит на нет все неувязки и несообразности, которые находят в романе ученые мужи. И если ткань повествования «Смерти» изменчивая и неровная, это потому что неустойчивым и переменчивым был сам автор. Иногда в этом человеке вспыхивало пламя, в другие моменты преобладала мрачная мечтательность, а то и гнев. А поскольку романист — аранжировщик, по своему вкусу переделывающий реальность, становится понятной структура произведения. Случается, что писатель выступает в роли учителя, но все же прежде всего он — человек, субъект, которому свойственны все человеческие грехи и добродетели, все страхи и порывы. Я, хоть убейте, не встречал ни одного научного трактата, который бы рассматривал «Смерть Артура» в таком ключе — как историю сэра Томаса Мэлори и его эпохи, как выражение его стремления к добропорядочности, как залог того, что вся история закончится хорошо. Причем свершится это исключительно благодаря его честности, которая не позволяет автору лгать.
Ну вот. Я попытался изложить проблему и способ ее разрешения. И все это снизошло на меня ранним утром, пока я смотрел, как восходящее солнце согревает древние римские стены. И мне хотелось бы знать, насколько правомочными вы оба считаете мои рассуждения. Умом и сердцем я понимаю, что прав, и тем не менее не понимаю, как мог бы доказать это всем остальным. Ведь единственное, что я могу, — это повторить свои мысли вслух, по возможности четко и ясно. Так, чтобы читатель поверил мне и сказал: «Конечно, именно так все и было! Какое еще можно придумать объяснение?» Пожалуйста, дайте знать, что вы думаете по поводу моего головокружительного прорыва. Прониклись ли вы, хоть отчасти, сознанием моей правоты или это невозможно? Мне ужасно интересно знать, что вы думаете.
Д. С. ОТ ЭРО Нью-Йорк, 3 мая 1957 г. Ваше письмо о Мэлори, которое я получила на этой неделе, одно из самых впечатляющих писем, которые мне доводилось когда-либо читать. Теперь-то Вы наконец обрели почву под ногами. Творческий процесс начался, и я никогда не видела, чтобы он описывался с такой точностью. Время, место, чувство. На сцену выходит писатель-романист. Это просто замечательно, что Вы вплотную подошли к рассмотрению образа моей любимой Гвиневеры — ею так долго и незаслуженно пренебрегали. Может, Вам и не хочется с ней возиться, но эта женщина действительно была важной частью общей картины.
ЭРО И ЧЕЙЗУ Флоренция, Италия, 9 мая 1957 г. Я продолжаю писать вот так, вам обоим, потому что просто не имею возможности отвечать каждому по отдельности. Каждый день хожу в цех литературного творчества, одновременно кропаю свои скудные газетные заметки (которые тем не менее отнимают время) и перерабатываю тот материал, который поставляет мне девушка, работающая в архивах. Не могу даже выразить, какую радость и облегчение я испытал, узнав, что вы одобряете мой подход к Мэлори. Это придало новый стимул и надежду на благополучное завершение работы — все то, чего мне не хватало прежде. Ваша поддержка позволяет чувствовать твердую почву под ногами. Ваши письма, Чейз, служат мне большим подспорьем, я их постоянно перечитываю. А Вам, Элизабет, я хочу сказать, что тоже осознаю пробел, связанный с образом Гвиневеры. Так уж сложилось, что она всегда была не более чем символом — в то время, как ей полагается быть дамой. Я перелопатил огромное количество литературы, посвященной женщинам в Средние века, и полагаю, что понял, почему современные ученые рассматривают ее только в качестве символической фигуры. Просто в те времена к женщинам относились по-другому. Достаточно почитать, что пишут средневековые авторы о жизни женщин. Поверьте, это сквозит в каждой фразе! Особенно четко это ощущается у Бальдини. Наверняка Мэлори тоже стоял на сходных позициях. |
