Вбежавшая секретарша остолбенела, увидев мутузивших друга дружку элегантных дам. Они выкрикивали детсадовские глупости:

– Опусти, дебилишна! – пыхтела Женька.

– От дуришны слышу! Психопатка детдомовская!

– Ковалишна!

– Вахрушишна!

Вызванный на выручку охранник грубо выставил вон встрёпанную Женьку. Напоследок мадам Гладышева, извернувшись, подпрыгнула и хорошенько пнула под зад сеньоре Поволи.

С автовокзала она побрела в больницу к Славику: обработать боевые раны. Коридор перед кабинетом был пуст: видимо, Славик расшвырял-таки больных. Сам доктор, забыв запереться, спал на кушетке мёртвым сном: в позе эмбриона, укрывшись белым халатом. Из-под халата торчала огромная ступня в пёстром дырявом носке. Под кушеткой рядышком стояли штиблеты.

И всё-таки её отпустило. Сумеречные ободранные коридоры, робкие толпы у кабинетов, запах туалета уже не казались такими страшными… Её отпустило.

– Алло, Людмила Серафимовна, через три минуты я у вас!

Через три не через три – но черед полчаса Женька сидит на «своём» месте в крошечной кухне. Перед ней «своя» чайная чашка, синяя в горох. На столе всё та же белая от частого мытья содой клеёнка, на которой частично угадывается фруктовая тематика. У раковины стена обита такой же клеёнкой – кое-где ещё можно различить груши, виноград, банан. Подоконник кренится и в чёрных трещинах, из-под него ощутимо дует в колени.

– Кольку чего не зовёте, слесарит ведь, – сердится Женька.

– Неудобно, Женечка. Коля деньги не берет, а спиртное ставить бывшему ученику… Неудобно.

– Неудобно штаны через голову надевать, Людмила Серафимовна. Вечно вы с нами деликатничаете… В кастрюльке опять МММ? – Женя кивает на плиту. – Макароны, мойва, марганцовка?

Она обещала привезти итальянским друзьям-русистам описание быта учительницы из русской провинции.

– Ах, Женя, ведь они потом используют это против нашей политической системы. – При мысли, что она, Людмила Серафимовна, может стать причиной обострения международной обстановки, учительница ужаснулась, замахала руками. И лишь после долгих уговоров согласилась отвечать на вопросы («Только, Женечка, не в том духе, что «костлявая рука голода простерлась над пенсионеркой-учительницей»).

Так я что придумала. Помаленьку экономлю и раз в месяц отправляюсь на рынок. Вырезка за триста рублей – мимо, косточки с мякотью за полторы сотни – мимо. Да эдак важно иду, задрав нос, видела бы ты, Женечка. В конце ряда подносы с говяжьими лытками. Прошу порубить мельче и дома навариваю вёдерную кастрюлю холодца: тугого, стеклянистого, на кончике ножа дрожит. М-м… Вкусно до невозможности, сытно – и для растущих ребячьих косточек полезно. Завтра и тебе сварю.

– Я на диете, – бурчит Женька, – талию берегу. Давайте дальше свое меню.

– Дальше… Дальше, Женечка, можно напасть на вполне приличное мясо. А если почернело и припахивает, достаточно подержать его в марганцовке, в крепеньком, знаешь, растворе. По воскресеньям устраиваю праздник желудка: жарю мойву. Любаша – она в школе годом младше вас шла, сейчас в рыбном отделе – мне всегда крупную оставляет. Жарю каждую рыбку отдельно: до золотистости, досуха, до хруста. Ребятки приходят: «Людмила Серафимовна, соскучились по вашей золотой рыбке…»

…Как постарела учительница! Она всегда держалась чрезвычайно прямо («Как Анна Каренина!» – гордо сравнивала Женька).