Мы послали Мэй-Анне его фотографию в лыжном костюме, и она ответила, что его новое имя теперь должно быть Зайка Рузвельт. Виппи Берд все время наказывала мне быть осторожнее, когда мы выходили на прогулку, не поскользнуться на льду и не упасть, словно мы с моим будущим младенцем стеклянные, подумала я тогда, но мой младенец оказался даже более хрупким, чем стекло.
Он родился до срока. Мы с Виппи Берд обедали, как вдруг я почувствовала схватки и сказала ей, что время пришло, причем боль была такой, что нам следовало поторапливаться. Виппи Берд, как могла, старалась сохранять спокойствие. Она приказала мне собираться, пока сама отводила Муна к соседям и прогревала машину, ту самую, которую мы с Пинком купили на выигрыш Муна. Пошел снег – обычное дело в нашем городе в середине зимы, причем такой густой, что ничего вокруг не было видно, и холод стоял адский, но в машине было тепло, как в печи, ведь у автомобилей этой марки очень хороший внутренний обогрев. Виппи Берд с сомнением посмотрела за окно и спросила, не лучше ли будет вызвать медицинскую карету. Нет времени, сказала я, и мы тронулись по направлению к больнице, объезжая встречные машины, то и дело выныривавшие из-за снежной завесы, не обращая внимания на красный свет светофоров, и целыми добрались до места. Потом я советовала Виппи Берд на время войны поступить шофером на «Скорую помощь», потому что это у нее здорово получается.
Мы прибыли как раз вовремя, потому что меня сразу переложили на больничную каталку и немедленно отвезли в родильную палату. Схватки продолжались только полчаса, и вот я уже держала в руках крохотную девочку, очень милую, с редкими волосиками соломенного цвета, совсем как у Пинка, и рябыми ушками. Виппи Берд говорила, что скулы у моей дочки куда лучше, чем у знаменитой актрисы Марион Стрит.
Мы с Пинком заранее решили, что если у нас родится девочка, то мы назовем ее Глэдис в честь его матери, которая умерла, когда он был еще ребенком. Я как раз рассказывала об этом Виппи Берд, когда она положила палец в рот малютке, и та укусила ее за палец, да так сильно, что на нем остались следы. Внимательно посмотрев на них и глядя на крохотный язычок, который девочка то и дело ей показывала, Виппи Берд усмехнулась и сказала:
– Гляди-ка, Эффа Коммандер, какая дерзкая птичка!
Тут меня осенило, как в тот день, когда мы с Виппи Берд придумывали псевдоним для Мэй-Анны.
– Я назову ее не Глэдис, – сказала я. – Я назову ее Мэйберд в честь двух моих лучших подруг.
– О, Эффа Коммандер! – воскликнула Виппи Берд, обнимая меня, и на ее глазах заблестели слезы.
– В честь двух моих лучших подруг, – повторила я.
– Это самое чудесное имя на свете, – сказала она, и я согласилась.
– А Мэй-Анна не станет возражать?
– Возражать? Да она пришлет ей в подарок подгузники из норкового меха!
Проснувшись на следующее утро, я увидела на тумбочке возле своей кровати огромный букет роз, и соседки по палате подумали, что это от моего мужа, но я-то, даже не читая открытки, знала, от кого эти цветы.
– Вижу, ты уже звонила Мэй-Анне, – сказала я Виппи Берд, когда она пришла меня проведать. – А Пинку ты позвонила?
– Пинк! Должно быть, он до сих пор валяется пьяным под столом, – ответила Виппи Берд, – и Чик с ним вместе. Он сразу спросил, как твои дела, и, когда я рассказала, что у него девочка, я, ей-богу, услышала, как у него перехватило дыхание. Потом он начал кричать, звать Чика и сказал, что ты можешь назвать младенца как хочешь, не обязательно Глэдис.
Мне действительно не нравилось имя Глэдис, но я боялась, что муж сочтет имя Мэйберд глуповатым, и Виппи Берд успокоила меня, сказав, что человек, идущий по жизни с именем Пинк, не должен быть слишком привередливым. |