|
И чуть-чуть. Граммулечку. До утра, думаю, хватит, а там уже совсем здоров буду. Сижу, думаю. Остановка. Проводник заходит и заводит нового пассажира. Шустрого такого мужичка, ростом с меня, только чуть полнее. Чемодан у него, этот, как его, кейс! Снимает он с себя шляпу, пальто черное драповое с каракулевым воротником, ботинки. Брюки и пиджак на плечики. Ботиночки под лавку. Под костюмом у него трико, значит. Тут он быстро бабку-тетку растолкал, билет ей в нос сунул и на верхнюю полку ее успешно стартанул. Причесался и только после этого руку мне протягивает. Иван Иванович, говорит, Иванов. Ну, вы понимаете, имени я его не запомнил, и, слава богу, как говорится. Сидоров, отвечаю. Сидоров — хорошая фамилия, без претензий, даже трагическая, можно сказать, что-то там с козой у него случилось в русском фольклоре. Моя-то фамилия на «й» заканчивается, и хоть рожа-то рязанская, а все равно народ понимающе улыбается, обидно даже. Как бы на «Запорожце» едешь, а тебя все с «Мерседесом» поздравляют. Сидоров, говорю, значит. Он понимающе так улыбается, кейс свой открывает и ставит на стол запотевшую кристалловскую, колбаску копченую, рыбку красную, а именно семгу домашнего слабого посола, хлебушек свежий и салатики помидорные из кафе в пластиковых коробках. Можно ли, спрашивает, господин Сидоров, присоединиться к вашему пиршеству? Тут как бы моя тоска немного развеялась, и мы с ним так хорошенечко подогрелись, что, и языки у нас скоро развязались, и разговор пошел. Только я себя контролирую! Думаю, хватит! Наболтался! А чтоб компанию не портить, воображаю себя соседом своим, Панкратовым, и всю историю его жизни этому Иван Ивановичу и рассказываю. Про то, как кооперативную квартиру купил, как женился три раза, что детей у меня шесть человек, что мотаюсь тут между четырьмя городами и одной зоной, то передачи, то помощь, то с внуками посидеть. На самом деле, это у Панкратова такая картина в жизни нарисовалась, у меня-то все в порядке, но я так в роль вошел, что даже слеза в голосе появилась! А он сначала улыбался, потом поднабрал, и чувствую, что верит, и даже глаза у него заблестели. Кто ты, спрашивает меня, на самом деле? Панкратов, говорю. А живешь где? Я ему адрес Панкратова и сдаю, только город другой называю. Ладно, говорит, потом у меня к тебе отдельный разговор будет. Я, говорит, сейчас по делам одной партии еду, она в думе не очень представлена, но у нее влияние там, тут он на потолок показывает и палец крючком так загибает, потом кивает многозначительно и опять наливает, значит. Мы тебе, говорит, с детьми твоими поможем. Кому учиться, кого под амнистию подведем. Тут я уже жалеть начинаю, какая, думаю, там амнистия, не нужна мне ваша амнистия! А он дальше гнет. Я, говорит, сейчас партийными делами занимаюсь, еду к вам в область, так что не сомневайся, помощь будет, а сейчас я тебе один секрет открою, который тебе поможет в этой жизни лучше ориентироваться и правильные решения принимать! Ты, говорит, мужик хороший, плодовитый, работящий и обстоятельный. Именно такие, говорит, и нужны новой России! Слушай, говорит, что я тебе скажу! Ну ладно, слушаю, говорю. Тут он еще раз поддал, и, хоть глаза у него совсем пьяные стали, слышу, голос твердый, и слова отчетливо выговаривает. И начинает он такой рассказ.
Был он когда-то простым инженером, общественником, рационализатором и изобретателем, боролся с беспорядками на производстве, пока не случилась перестройка. Перестройка, как известно, оказалась обманчивой и недолгой. Как ремонт в квартире, грязи грузовик, нервов на два инфаркта, а, как жил в халупе до ремонта, так и живешь. Короче, скоро все это завяло, производство умерло, рационализировать стало нечего, а кушать хотелось. К тому же, появились в нелегкую годину у моего собеседника дети, и задумался он о смысле своей бесперспективной жизни. И показалось ему, что смысла в его жизни никакого нет, а годы уходят. И решил он по дурости своей употребить свою не до конца растраченную общественную энергию на совершение какого-то полезного и громкого открытия. |
