Никита осмотрел себя. Фартук кожаный, заляпанный кровью, в котором он операцию купцу делал. Он снял его и отшвырнул в кусты. Теперь на нём рубаха шёлковая, штаны суконные да короткие сапожки. Пожалуй, теперь его одежда в глаза бросаться не будет. Несовременно одет, не по моде — так сколько сейчас таких?

Никита нащупал на поясе калиту, залез туда и вытащил серебряный рубль, полученный от купца. Улыбнулся — как привет из прошлого. И состояние странное — смесь сна и яви.

Он подошёл к вагонам, к людям:

— Дайте кто-нибудь телефон — своим позвонить.

Парень его лет протянул мобильный:

— Звони, дед, успокой своих.

Никита едва не возмутился — какой он дед? Потом провёл рукой по бороде: ну да, темно, а борода — вот она. Набрал номер материного телефона:

— Мама, это я, живой и здоровый.

— Ну наконец-то! А то я звоню-звоню, а ты не отвечаешь. По телевизору такие страхи про катастрофу показывают!

— Мама, я жив! Потом позвоню.

— Ну слава богу!

Никита вернул трубку парню, поблагодарив его. Тот с нескрываемым любопытством осмотрел его — насколько это было возможно в свете фонарей, и хмыкнул:

— Ну — клоун!

Никита побрёл к спасателям — надо было выбираться в Питер. И не сон это был — то, что с ним случилось, и не глюки мозга. И одежда та, почти пятисотлетней давности, место которой в музее, и рубль серебряный — всё при нём.