Кроме традиционных французского и немецкого подросток должен был выучить еще и английский, язык главного соперника России, а также польский — как будущий монарх Царства Польского.
Разумеется, через некоторое время император забеспокоился, что воспитание наследника чересчур травоядно, и решительно вмешался в педагогический процесс. «Я заметил, что Александр показывает вообще мало усердия к военным наукам, — сказал отец. — Я буду непреклонен, если замечу в нем нерадивость по этим предметам; он должен быть военный в душе».
Главным воспитателем был назначен генерал П. Ушаков, который успешно выполнил поставленную перед ним задачу привить мальчику любовь к армии. Николай мог быть доволен сыном: тот полюбил «фрунт», мундиры и маневры не меньше, а то и больше, чем мирные науки. В награду («за отличие по службе») царь произвел восемнадцатилетнего юношу в генералы.
Таким образом, в будущем государе неорганично, но весьма удачно для будущего российского самодержца сочетались две очень разные склонности — к «добру» и к «мечу». Обе они Александру пригодятся.
Образование наследника завершилось двумя большими ознакомительными путешествиями.
В 1837 году, сопровождаемый Жуковским, Александр совершил семимесячную поездку по России, добравшись на востоке до Тобольска, а на юге до Крыма. Он посетил почти тридцать губерний (всего их в империи насчитывалось пятьдесят пять).
Гуманистическое воспитание проявилось в том, что цесаревич не отказывался встречаться с политическими ссыльными.
В Вятке он увиделся с Александром Герценом, арестованным и сосланным за участие в университетском кружке. Вот впечатление этого зоркого и умного наблюдателя от беседы с девятнадцатилетним великим князем: «Вид наследника не выражал той узкой строгости, той холодной, беспощадной жестокости, как вид его отца; черты его скорее показывали добродушие и вялость. Ему было около двадцати лет, но он уже начинал толстеть. Несколько слов, которые он сказал мне, были ласковы, без хриплого, отрывистого тона Константина Павловича, без отцовской привычки испугать слушающего до обморока».
Вообще-то можно было написать и что-нибудь более доброе. Именно по ходатайству цесаревича участь Герцена, а также некоторых декабристов была смягчена. Получив от отца известие об этой «милости к несчастным», юный Александр кинулся в объятья Жуковскому. Тот потом называл эту минуту «одною из счастливейших в жизни» — и неудивительно. В этот момент Василий Андреевич должен был понять, что его старания о «нравственном компасе» были не напрасны.
После поездки по родной стране Александр Николаевич должен был посмотреть и на Европу, которую объехал почти всю, не добравшись только до отдаленной Испании, да с политической многозначительностью исключив из маршрута Францию — такова была воля отца, не благоволившего «июльской монархии» Луи-Филиппа.
Свое военное образование наследник завершил уже в зрелом 32-летнем возрасте, когда наведался в самый проблемный регион империи, на Кавказ. Ему хотелось побывать под пулями. Его высочество пощекотал себе нервы — издали понаблюдал за стычкой с горцами. Кавказский наместник Воронцов доложил государю, что «обожаемому нашему наследнику удалось присутствовать хотя в небольшом, но настоящем военном деле». После этого грудь великого князя украсилась орденом святого Георгия, чем Александр потом всю жизнь очень гордился.
По достижении совершеннолетия наследник был введен в Государственный совет, а затем состоял членом множества излюбленных Николаем «комитетов» — от финансового до синодального. Это и было предложенное Жуковским «применительное учение», приобщение к государственным заботам.
Со временем император стал доверять Александру все более важные дела — вплоть до того, что во время отлучек оставлял в столице «временно исполняющим обязанности». |