Перед людьми стыдно было! До сих пор в холодном поту просыпаюсь, ежели сцена эта приснится и вспоминаю, как Сашка Охлобыстин надо мной смеялся опосля! А я ничего, вернулся живой… И дырки в шкуре заросли. Здоровее только стал! Так что кончай тут свои бабские сантименты разводить! Сказала раз, сказала два, теперь всё, ша!
И затем совсем уже другим тоном, спокойно и буднично, он обратился к сыну:
— Вот что, Лёша, помощь тебе требуется? Бить, вязать, пороть и вообще…
— Нет, ничего не надо. Вот только возок назавтра.
— Понятно. Возок бери, без разговоров. Оружие у тебя есть?
— Револьвер, нож, — Алексей вытащил из кармана свой складной «zolingen», открыл лезвие.
Отец только хмыкнул:
— Ножик красивый, конечно, но нагайку мою возьми. Не всё же из пистолета палить и ножиком сверкать, верно? А нагайка каши не просит: и за пояс сунуть можно, и в сапог, и под полой пиджака спрятать запросто. Но при случае нагайка шею сломает лучше любого приклада. И вот что ещё…
— Да?
— Никому не позволяй себя запугивать. Даже родной матери!
11
Колдун, словно уставший от бесцельных раскопок предыдущего дня, теперь поехал совершенно другим маршрутом. От Ростова он двинулся строго на юг и отъехал довольно далеко, аж за Батайск. Миновав этот городок и отмахав от него версты три в сторону Кагальника, Мартти свернул с широкого тракта и углубился в окрестные холмы. Шумилов следил за его перемещениями тем способом, что и давеча: близко не приближался, прежде чем перевалить холм, забегал на вершину с биноклем и наблюдал, куда направляется знахарь.
Шумилов не мог не отметить, что процедура раскопок в этот раз несколько отличалась от предыдущей: на одном и том же месте Хёвинен копал гораздо дольше обычного, углубляясь в рыхлую почву чуть ли не на аршин. Временами швед отдыхал, с трудом разгибая онемевшую спину и придерживаясь руками за поясницу. Затем истово, словно подгонял его кто-то, опять принимался копать. Сделав яму, Мартти присаживался в ней на корточки и подолгу оставался в таком положении, Шумилов был чрезвычайно заинтересован этим обстоятельством, прежде знахарь так не поступал. Один раз Мартти выскочил как ошпаренный из ямы и припал лбом к земле, неестественно задрав зад к небу и сложив руки на затылке. Швед оставался в этой неприличной позе минуты полторы-две, никак не меньше. Выглядело это столь странно, что Шумилов не нашёл рационального объяснения такому поведению; в конце концов он решил, что знахарь совершил некое ритуальное действо, вознёс молитву своему бесу или что ещё.
В целом, Мартти проявил удивительную для его возраста работоспособность: за два с половиной часа он выкопал три довольно глубоких ямы. Грунт был достаточно мягким, но, тем не менее, каждая из ям была такого размера, что скрывала колдуна, когда он садился, с головой. Поднимаясь, он забрасывал выкопанные ямы землёй и переходил на новое место. Алексей проглядел в бинокль все глаза, но так и не смог понять, чем именно занят Мартти Хёвинен в ямах. Возможно, он нашел здесь именно то, что искал весь день накануне. Быть может, именно поэтому его раскопки сопровождались столь странными манипуляциями? Шумилову оставалось только ждать, надеясь, что дальнейшие события объяснят поведение колдуна.
Окончив в четверть одиннадцатого работу, Мартти уложил на дно телеги лопату и какой-то странный предмет, завёрнутый в мешковину — не то банку, не то коробку, похожую на те, в которых продают чайный лист в кондитерских лавках. Притомившись от работы, швед расстелил в тени телеги тряпицу и прилёг отдохнуть. По всей видимости, колдун действительно был человеком не совсем здоровым. Ему, вероятно, трудно было переносить жаркое время дня. Впрочем, и куда более молодому Шумилову вчерашнее пребывание на солнцепёке стоило чудовищной мигрени. |