Пока он говорит, он гладит мне пальцы.

— И с нами все хорошо. И я не хочу все портить разговорами про Майкла Риэлма.

— И это говорит человек, который стал его лучшим другом.

— Неправда.

От прикосновенмй Джеймса у меня мурашки бегут по коже, я чувствую тепло.

— Я ему просто благодарен, — говорит он. — Он вытащил меня из Программы, помог бежать и тебе. Следователи ему устроили жесткий допрос, а он даже не упомянул наших имен. Мы ему должны. Не говоря уж о том, что без него тебе бы сделали лоботомию.

Я отнимаю от него руку, скрещиваю руки на груди.

— Да, это я поняла, — говорю я. При мысли о последних часах, проведенных в программе, мне до сих пор становится не по себе. Даже когда меня допрашивали, я сказала, что была накачана лекарствами и не помню, что тогда происходило, во время побега. Я сказала, чтобы они обратились к записям в Программе, которые, как я хорошо знала, были уничтожены.

— Джеймс немного молчит — дает моей злости утихнуть, как он это всегда делает. И потом возвращается к нашему любимому времяпрепровождению, с тех пор, как мы вышли из-под контроля Программы — к воспоминаниям.

— Однажды ночью, — начинает он говорить тем отстраненным голосом, которым обычно рассказывает о воспоминаниях, — вы с Брейди были на грани ссоры. Я вам обоим сказал, что вы оба — упрямцы, но меня, конечно, проигнорировали.

Он закатывает глаза, но я улыбаюсь, и при мысли о брате мне становится уютно, как под одеялом.

— О чем мы спорили? — спашиваю я.

— Обо мне, о чем же еще? Ты не хотела, чтобы я оставался на ночь, потому что к тебе должна была прийти Лейси, и ты сказала, что у меня слишком дурные манеры, и я не могу вести себя вежливо с другими. Брейди сказал, что по Лейси тюрьма плачет, и что уж всяко лучше оставить меня. Вышло немного некрасиво.

— И кто победил?

Джеймс смеется.

— Я, конечно же.

Я опукаю руки, усмехаюсь, когда все это представляю себе. Ничего этого я не помню, но мне нравится, когда Джеймс рассказывает свои истории. Мне нравится, что у него есть, что рассказать.

— И как же ты справился? — спрашиваю я.

Он облизывает губы, склоняется чуть ближе.

— Ну, я обещал, что буду паинькой. Хотя, когда я это говорил, у меня немного дергался глаз.

— Хммм, — говорю я, берусь за подол его футболки, притягиваю ближе. — Узнаю этот взгляд. И что? Я так просто согласилась? Не очень-то на меня похоже.

— Совсем на тебя не похоже, — шепчет он и замолкает, когда его губы касаются моих. — Вот так я и понял, что ты меня любишь. И тогда я стал оставлять тебе записки. Сам себе я говорил, что хочу, чтобы ты меня переубедила, но на самом деле, мне хотелось, чтобы ты просто поговорила со мной.

Я целую его; поцелуй легкий, игривый — теперь у нас есть время. Никто не следит за нами. Мы свободны.

У меня в заднем кармане звонит телефон, и Джеймс разочарованно стонет, а когда я достаю телефон, пытается выхватить его из рук. Пока мы боремся за телефон, он еще успевает меня поцеловать, и наконец, когда я умудряюсь посмотреть, кто звонит, я вижу, что это мама.

— Как нельзя вовремя, — говорит Джеймс и откидвается на заднее сиденье, бросив на меня еще один озорной взгляд.

Я смеюсь и отвечаю.

— Привет, мам.

Джеймс включает мотор и отъезжает от лужайки, и мы едем дальше по тихой извилистой дороге туда, куда и собирались.

— Что случилось?

— Привет, зайка, — озабоченно говорит мама. — Не помню, что ты мне сказала купить — макароны с сыром? Это же так вредно для тебя.