Корнилов попал в румынский плен, откуда летом 1916 года бежал. В плену оказался не один десяток русских генералов, а бежал один только Корнилов, за что был удостоен приема у императора и ордена.

После Февральской революции знаменитого генерала поставили во главе столичного военного округа. О его политических взглядах судить трудно, но революцию он принял безоговорочно. Корнилову поручили провести арест императрицы Александры Федоровны и царских детей. Генерал Деникин свидетельствует: «Монархисты пытались вовлечь Корнилова в переворот с целью возвести на престол великого князя Дмитрия Павловича. Корнилов категорически заявил, что ни на какую авантюру с Романовыми не пойдет».

В мае семнадцатого он принял командование армией на Юго-Западном фронте. Через месяц стал командовать фронтом. А 19 июля его уже назначили Верховным главнокомандующим. Воевал он всего год с небольшим (столько же, сколько пробыл в плену), из них восемь месяцев был комдивом, шесть месяцев командовал корпусом, два месяца — армией и одиннадцать дней — фронтом. Ни одной крупной военной операции не провел. Он был выбран Временным правительством в расчете на его большую популярность.

«Я видел Корнилова только мельком, но никогда не забуду его темного, сумрачного лица, его узких калмыцких глаз, — вспоминал Федор Степун. — В качестве телохранителей его сопровождали текинцы; впереди и позади его автомобиля ехали автомобили с пулеметами… На вокзале в Москве ему была устроена торжественная встреча. На площадь он был вынесен на руках. Народ приветствовал его раскатистым “ура”… Когда в Большом театре появилась небольшая фигура Корнилова, вся правая часть зала и большинство офицеров встают и устраивают генералу грандиозную овацию. Зал сотрясается от оглушительных аплодисментов, каких в его стенах не вызывал даже Шаляпин. Солдатская масса продолжает демонстративно сидеть…».

Мгновенный взлет сыграл с ним злую шутку. Он ощутил себя более значительной фигурой, чем был в реальности. Получив новое назначение, телеграфировал Керенскому:

«Я, генерал Корнилов, вся жизнь которого проходит в беззаветном служении Родине, заявляю, что Отечество гибнет… Я заявляю, что если правительство не утвердит предлагаемых мною мер и тем лишит меня единственного средства спасти армию, то я, генерал Корнилов, самовольно слагаю с себя полномочия главнокомандующего».

Подобные телеграммы и громкие речи ему писали другие. Корнилов не был рожден для роли «генерала на белом коне». Ему не хватало обаяния, политического кругозора и дара управлять людьми.

Одинокий эгоцентрик Савинков привык в качестве главы террористической организации брать всю ответственность на себя. Прирожденный заговорщик и диктатор, он был склонен преувеличивать свою власть над людьми. Савинков так вел дело, что генерал Корнилов имел основания считать, будто действует с ведома и согласия Керенского. Генерал соглашался разделить власть с Керенским и Савинковым:

— Новая власть в силу обстоятельств должна будет прибегнуть к крутым мерам. Я бы желал, чтобы они были наименее крутыми, кроме того, демократия должна знать, что она не лишится своих любимых вождей и наиболее ценных завоеваний.

А Керенский полагал, что генерал Корнилов неукоснительно исполняет пожелания главы правительства. Александр Федорович, похоже, намеревался вызвать в Петроград надежную фронтовую часть и объявить в столице военное положение, чтобы навести порядок и покончить с большевиками.

«Но не думаю, чтобы он был готов на “решительные и беспощадные меры против демократии”, — вспоминал Федор Степун, — и уже совсем не допускаю мысли, чтобы он приветствовал Корнилова как вождя директории… Керенский ни минуты не думал о смещении власти вправо, а лишь о том, как при помощи Корнилова утвердить власть подлинной демократии, то есть свою собственную…».