Антонио, жаждавший скорейшего решения своей судьбы, упал на колени.

– В голову, говоришь? – прищурился Йохо. – Мы сейчас расцепим руки. Ты не убежишь?

– Не знаю, – простонал Антонио.

– Ну, мы тебя потом вернем, если что.

– А как же с жарким? – напомнил Яйтер.

– Доберемся и до твоего жаркого. Сейчас меня больше занимает эксперимент, – Йохо разжал пальцы и встал. Барельефы остались стоять, как стояли, а Антонио с надеждой поднял лицо. – Очень хорошо, – одобрительно молвил Йохо. – Я даже не ожидал.

Стоя во весь свой невысокий рост, он поискал глазами, пока не остановил взор на балалайке. Пройдя в угол, Йохо поднял ее и взвесил в руке.

– Это хрупкая вещь, инструмент, – всполошился Яйтер.

Он выпустил руку Зейды и приподнялся, намереваясь отобрать балалайку, но Йохо был проворнее. Он достиг Антонио прыжком, замахнулся и с силой ударил острым углом в темя, где только-только намечалась ранняя лысина. Раздался чавкающий хруст. По действием струнного дерева обломки костей провалились внутрь черепа, так что Антонио мгновенно залился розовой жидкостью, лишь отдаленно напоминавшей кровь. С пола, куда упали брызги, взвились струйки пара. Жидкость исчезала на глазах. Лицо Антонио исказилось в подобии благодарной улыбки. Правая рука подтянулась к сердцу, ловя его последние удары, а левая кисть судорожно сжималась и разжималась, как будто разминала воздух. Антонио начал бледнеть, уже падая. Он был бледен и без того – бледнел, теряя объемность, сам силуэт.

Потрясенный Яйтер стал бездумно напевать, как это с ним часто случалось в минуты душевного смятения. Он стоял, смотрел на Йохо, выжидающе нависшего над Антонио, и не двигался с места. Зейда уронила голову на клеенку и вновь замычала – на сей раз мучительно, тоскливо, безысходно.

11

Оффченко знакомился с результатами секретного прослушивания.

Огромные бобины бесшумно вращались. Рядом с Оффченко сидел Дитятковский: домашней, уютной наружности человечек лет сорока пяти, похожий на гоголевского Башмачкина. Он и одет был просто, по-домашнему: застиранные джинсы, клетчатая фланелевая рубаха, теплая безрукавка. Его очки заинтересованно сверкали. Он прибавил громкость, стараясь прислушаться к неразборчивой песне Яйтера и монотонному гудению Зейды.

– Пора вертеть дырочки, – Оффченко намекал на орден. Он потянулся. – Колоссально. Давно пора было их свести.

– Меня беспокоит жаркий, который к ним рвется, – Дитятковский, казалось, не разделял эйфории сослуживца. – Сдается мне, что от него будут одни неприятности.

– Никаких неприятностей не будет, – уверенно возразил Оффченко. – Они ничего не знают.

– Пока не знают, – уточнил Дитятковский, заведовавший службой технического обеспечения. – Меня настораживают эти рассуждения об операторах связи. Того и гляди, выйдут на маму.

– Мама явится? – насмешливо спросил тот.