Так получилось, что в течение полугода стихи, подписанные Леонидом Леоновым, вытеснили из постоянной поэтической рубрики «Северного утра» остальных авторов — и местных сочинителей, и Филиппа Шкулёва.

В номере от 19 августа публикуется леоновское стихотворение «Мысли» о приговорённом к казни: «Уже за мной идут… Прощай, жестокий мир!»

Двадцать шестого августа вновь появляется тема войны: «Ужели в грозный час войны / Страна не сдержит испытанья?»

Второго сентября выходит пасторальная «Осень»: «Я завтра не пойду к заглохшему пруду…»

Двадцать третьего сентября — «Ночь»: «За окном шум дождя. Я один». На следующий день, 24-го — не совсем внятный текст «Им», про «тёмные силы земли», которые юный поэт Леонов проклинает: «Лжи позорное иго и горе легли / В основанье законов несчастной земли».

В декабре появляется антивоенное сочинение в стихах: «У Вавилы / Сын Гаврила / На войне, / За горами, / За долами, / На Двине», с ожидаемым финалом, где Гаврила гибнет: «А Вавила / У могилы / Всё стоял, / И молился, / И крестился, / И рыдал…» Затем стихотворение «Рассвет» на северянинский мотив: «Голубеет… Розовеет… Тишина… / Спят весенние душистые цветы» (в то время как в первоисточнике: «Кружевеет, розовеет утром лес, / Паучок по паутинке вверх полез»). И ещё одно стихотворение про симптоматичную для Леонова ватагу чертей, резвящихся на берегу реки.

Отец, который совсем недавно порицал один московский журнал за пристрастие к «чертовщине» («…в редком номере вы не встретите что-нибудь о чертях, про чертей, у чертей», — писал он), с инфернальными фантазиями сына смиряется.

От месяца к месяцу поэтические вкусы молодого Леонова меняются. Отцовское влияние вытесняется влиянием символистов, в первую очередь Блока. «1916 год прошёл для нас под знаком его третьей книги, главным образом стихов о России…» — вспоминал Наум Белинкий.

Двадцать восьмого октября 1916-го «Северное утро» публикует характерное стихотворение Лёны Леонова «Осенние аккорды», о девушке в белом, которой «…в сказках вечерних, неясных, бурных / Верилось в призраки светлых минут, / Страстно хотелось закатов пурпурных, / Знала, что где-то кого-то ждут».

Все эти «где-то», «кого-то», безадресность, размытость и призрачность — влияние конечно же Блока.

В тексте «Орхидеи» просматривается бальмонтовская тематика: «Но по-прежнему жестоко, безотчётно бился разум, / Но опять тянулись к свету орхидейные цветки, / На экваторе, где солнце, издеваясь красным глазом, / Превращает океаны в перекатные пески».

Вновь на северянинский мотив написано стихотворение той поры «Это было…»: «Это вспомнилось в парке / У забытой веранды, / Где так долго прощается умирающий день, / Где так сочно и ярко / В бледно-синих гирляндах / Ароматным аккордом доцветала сирень». Северянин, напомним, шестью годами раньше написал своё классическое: «Это было у моря, где ажурная пена, / Где встречается редко городской экипаж… / Королева играла — в башне замка — Шопена, / И, внимая Шопену, полюбил её паж».

Следом опубликовано ещё одно насквозь северянинское стихотворение юного поэта: «Я люблю Карнавал! В карнавальных эксцессах / Обращается вдруг в короля Арлекин! / Арлекин превратит Коломбину в принцессу!..» и т. д. «Арлекин», естественно, рифмуется с «Коломбин».

Вряд ли отец Лёны, ещё совсем недавно призывавший сына «певцом народным быть», приходил в восторг от всех этих «эксцессов» и «Коломбин», но опыты сына публиковал неизменно.