— Отпевать его, или он уже отпет?
Степан Григорьевич сквозь сон недовольно буркнул:
— „Отпетые“ уезжают уже, и жаль, что не нам приходится хоронить их…»
Это он о большевиках так.
«…утром, — продолжает Леонов, — мы узнали, что коммунистические пароходы уже „снялись с якорей“ и, может быть, вследствие их счастливого отплытия к далёкой Белокаменной, оставшиеся власти милостиво выдали нам по ½ фунта хлеба на человека… <…>
Уже к прибытию нашему в Пучугу — одну из деревень, лежавших на пути нашего путешествия, — женщины продавали обручальные кольца, подушки и драгоценности, не зная, что будет дальше».
В Пучуге их высадили снова, они нашли другую баржу, а Писахов опять пристроился подремать на столе. «Второй стол в моей жизни!» — пошутил он.
К вечеру опять высадились и пересели на лошадей, добрались до деревни Березняки, где встретили красноармейскую заставу, которую Леонов за чрезмерную вооружённость иронично обозвал в своей статье «громовержцами». Из Березняков Писахов, Леонов и трое их попутчиков отправились на Пянду. Там начали искать лодчонку, чтобы доплыть до Архангельска.
На этом берегу Леонову впервые пришлось столкнуться со смертью лицом к лицу.
По реке шла моторная лодка с красноармейцами: они подплыли почти вплотную и неожиданно дали залп по безоружным людям. Один, раненный в ногу, упал, второй был сразу убит. «Пуля вошла в висок и вышла через затылок», — констатирует Леонов в своих невесёлых заметках.
Сам Леонид и Степан Григорьевич Писахов не были задеты первыми выстрелами и от греха подальше отбежали от берега.
Красноармейцы причаливать и ловить беглецов не стали, а сразу уплыли.
Писахов подхватил раненого, и они отправились в дом местного священника, о. Александра.
Тот, пишет Леонов, «очевидно привыкнув к подобным перепалкам, мягко и любезно принял пришедших, успокоил и видом своим, и своим радушным приёмом, и рассказал, что красноармейцы разгневаны на Пянду за то, что крестьяне, не будучи в состоянии дальше выдерживать реквизиции, грабежи и поборы, смешанные с хулиганскими выходками со стороны „рабоче-крестьянской“ армии, несколько раз сами выступали против державных негодяев и вступали с ними в довольно решительные стычки на Березянке.
О. Александр предложил чай, но мы были принуждены отказаться за поздним временем и пошли обратно домой, в те крестьянские хаты, в которых мы разместились.
А к Пянде уже подходила красноармейская дружина, успевшая съездить за подкреплением в Березник».
«…Воинственно бряцая оружием», они, вспоминает Леонов, «опрашивали, где находятся недавно приехавшие люди».
Дом, где разместились путешественники, вскоре нашли и оцепили. И то были минуты, когда Леонов мог всерьёз прощаться с жизнью.
Но всё обошлось.
«…Широко размахивая красными руками, — пишет Леонов, — вошёл комиссар (фамилия его, как мы после узнали, — Виноградов, один из „Архангельских“), постоял в дверях, плюнул в угол».
Свернув цигарку, комиссар поинтересовался:
— Вы чего от берега убежали?
У путешественников, едва не перебитых несколько часов назад, от такого вопроса вовсе пропала речь, но, к счастью, за них вступилась хозяйка дома:
— Что ты, батюшка, окстись, в живых людей стреляешь, а ещё спрашиваешь?
«Комиссар самодовольно улыбнулся, плюнул ещё раз и двинул свою тушу к дверям, вероятно, „углублять революцию“ в соседних деревнях… <…> Осада с дома была снята», — вспоминает Леонов. |