Мужицкий бунт начался в Ворах: здешние мужики и так были сердиты на новую власть, а тут ещё подоспела продовольственная развёрстка — изъятие хлеба гусаковским исполкомом. Характерно, что жители деревни Воры сами друг на друга показывали, шепча исполкомовским, где у соседа хлеб припрятан. Вот она, русская соборность и всечеловечность.

После выемки хлеба воры убивают одного из исполкомовских, и тут уж, как пишет Леонов, «быстрей пошло колесо».

«Осью было то, о чём неумолчно болели воровские сердца: Зинкин луг, а вокруг оси вертелись все малые и немалые колёса — ненасытный город, и прежний опыт, и грядущая расправа за убитого гусака».

Вину за убийство берёт на себя вернувшийся на родину Семён, хотя не он убийца: но именно в нём саднит и мучится жилка бунтовщика, гулёбщика, зачинщика новой пугачёвщины, жаждущего смертной мужицкой правды.

Вслед за Ворами взметнулся и заполыхал весь уезд. Воры и присоединившееся к ним мужичьё уходят в леса и становятся теми самыми барсуками, забравшимися в норы и выбирающимися оттуда для очередного набега и разбоя.

Накануне исхода «воров» в деревне появляется та самая Настя, с которой у Семёна не сложилась любовь в Москве. Отца её, купца Секретова, разорили, и он умер; семья распалась; Зарядье изменилось раз и навсегда, посему идти ей было некуда уже, только вот к Сёме. Он ей как-то написал из деревни письмо, вот и адрес был у Насти. Оставаться в одном городе с большевиками для неё оказалось совершенно немыслимым.

Тут наличествует, пожалуй, самый неудачный сюжетный ход в романе: Семён переодевает Настю в мужскую одежду и коротко стрижёт её — ну, натуральная сцена из стародавнего приключенческого повествования.

Вообще вся третья часть романа полна мелодраматических коллизий. Складывается любовный треугольник — третьим в нём становится главарь барсуков Мишка Жибанда, и Настя мечется меж ним и Семёном, пока мужики воюют и жаждут гибели новой власти.

Затаённое своё понимание происходящего на Русской земле Леонов приберёг до последних страниц романа, где наконец-то появляется брат барсука Семёна — большевик Павел.

Кровные связи вообще сильно волновали зарождавшуюся советскую литературу: отец против сына, брат против брата и растерявшиеся в хаосе сёстры — кто не помнит этих сюжетов у Алексея Толстого, Шолохова, Федина и многих иных.

Приехавший Павел узнаёт, что бедокурит в уезде его кровная родня, пересылает брату записку и назначает ему встречу в лесу.

Беседовать братьям поначалу сложно: говорят, как камни ворочают.

Большевик Павел, не вставая с места, всё ищет грибы, принюхивается, приглядывается — ему кажется, что они есть где-то неподалёку, ими пахнет, и в поиске этом проглядывается интерес к живой жизни, к миру, во внутренности которому так любопытно забраться.

«— Не хочешь, значит, о домашних-то спросить?» — удивляется тем временем барсук Семён.

«— А что… умерли?» — откликается большевик Павел, и тут только слепой не разглядит, что для этого человека кровные связи уже нисколько не важны. Зато крайне любопытен человек как таковой — как бы так его вывернуть наизнанку, чтобы он соответствовал своей великой роли и текущей задаче по переустройству мира.

В поздних, изданных после смерти Сталина, редакциях романа появляется важное рассуждение Павла.

«Мне вот третьего дня в голову пришло: может, и совсем не следует быть человеку? — делится раздумьями большевик с барсуком. — Ведь раз образец негоден, значит — насмарку его? Ан нет: чуточку подправить — отличный получается образец!»

Тут, по Леонову, вся большевистская философия заключена: человек негоден, но мы с ним справимся, резать будем по живому, и получится то, что нужно.

Совершенно очевидно, что постаревший Леонид Леонов относится к этому несколько скептически.