— Вы заметили, какой у него хвост? — улыбнулся Жозеф. — Похож на половинку кисточки.

— И правда, полукисточка! Очень живописный кот. Круглая головка, тигровая шерстка, белые «перчатки»… Надо налить ему молока.

Пока Таша хозяйничала на кухне, Жозеф в сопровождении своего протеже слонялся по прихожей, загроможденной багетными рамами и книгами. На геридоне среди безделушек он краем глаза заметил картонную трубочку с опаленными краями, хотел рассмотреть ее поближе, но в этот момент появилась Таша с блюдцем молока, и «полукисточка» жадно принялся за еду.

— Он забавный. Пожалуй, я его оставлю.

— Уф, мадемуазель Таша, вы меня просто спасли! Если б я притащил его домой, матушка заставила бы меня выучить «Марсельезу» на бретонском… А месье Легри не будет возражать?

— Ну что вы, чего хочет женщина, того… — Таша усмехнулась.

Успокоенный Жозеф взял картонную трубочку с геридона и хмыкнул, увидев рисунки.

— Бенгальские огни всю ночь сверкали… — Таша подавила зевок. — При таком количестве света можно было бы целый месяц обходиться без фонарей. Ну, полукисточка, набил брюшко? Ты согласишься остаться в этом скромном жилище?

Котенок, отобедав, приводил себя в порядок, но, услышав вопрос, прервался и ответил пронзительным «мя-а-ау!».

— Жозеф, он сказал «да»! — захлопала в ладоши художница.

— Вот погодите, он еще овладеет английским, русским и японским — тогда вы точно не соскучитесь в компании этого балагура!

Таша, присев, почесала котенку пузо и наклонилась поближе, рассматривая шерсть.

— О, да он не один, тут целая толпа наездников… И кстати, он девочка.

— Как вы узнали? — брякнул Жозеф.

— Ну, по отсутствию… как это называется по-французски?

— Э-э-э…

— Мужских признаков, в общем. Полукисточка, я назову тебя Кошка!

— Что ж, мадемуазель Таша, мадемуазель Кошка, позвольте откланяться. Матушка заглянет к вам с обедом и с арсеналом щеток-метелок…

«А я, если поспешу, еще успею чуток передохнуть дома в тишине и спокойствии, перед тем как отправиться на галеры „Эльзевира“», — подумал Жозеф, выходя на улицу Фонтен.

Всю дорогу в омнибусе Жозефа не покидала мысль о том, что он упустил что-то важное. Но как болезненный зуд, который не пройдет, чешись не чешись, смутная уверенность в собственном ротозействе никак не могла переродиться в нечто конкретное. И только дома, в каретном сарае, усевшись за стол, сооруженный из ящиков, он понял, что ему напомнила та картонная трубка с двумя карикатурами на внутренней стороне. В точности такие же три обгоревших цилиндрика он подобрал в мастерской Пьера Андрези — вот они лежат, между перьевой ручкой и тетрадкой с незаконченным «Кубком Туле».

Это открытие полыхнуло в голове Жозефа электрическим разрядом.

— Бенгальские огни или «римские свечи»! В переплетной мастерской, черт побери! Ну, что ты об этом думаешь, папочка? — спросил он, глядя на фотографию, с которой улыбался букинист, прислонившийся к парапету набережной Вольтера. — Ты думаешь, что пожар случился из-за пиротехнической ошибки? Не знаешь, да?

Окружающий мир вдруг подернулся волной, Жозефу показалось, что он смотрит на события и факты сквозь толщу воды и не может различить очертаний.

— Чушь какая-то! Кому понадобилось пускать фейерверки за десять дней до Четырнадцатого июля? Разве что… Ох проклятье! У меня в руках настоящие улики! Надо срочно доложить патрону!

…Виктор, пьянея от скорости, крутил педали, и никелированный велосипед с каучуковыми шинами без фонаря и клаксона вихрем летел по бульвару Сен-Жермен.