|
Жозетта, слушая, млела от ужаса, она думала, что незнакомец издевается, что, вдоволь насладившись паникой жертвы, он ударит ее, изнасилует и убьет. Но он просто сидел рядом, смотрел участливо, протянул ей второе полотенце. Тогда она прошептала, что почти ничего не разглядела и про убийцу может сказать лишь то, что у него седые волосы и он любит музыку, поскольку, стоя над телом умирающего Леопольда Гранжана, он пел… «Мадемуазель, вы сообщили мне нечто очень важное. Спасибо. До скорой встречи!»
Вдруг за спиной раздался шепот, и Жозетта, вздрогнув, обернулась. — Мадемуазель, только, пожалуйста, не кричите, это опять я, Жозеф Пиньо. — Белокурый юноша просунул нос между досками штакетника, из которого был сколочен задник цветочного ларька. — Я не сделаю вам ничего плохого! И никакой я не романист и не книготорговец, это я вам наврал. Я начинающий журналист, мне в редакции дали такое задание, понимаете? Ну, написать про то убийство. Умоляю, не прогоняйте меня, от вас зависит мое профессиональное будущее! Все, что мне нужно, — парочка подробностей, которые вы еще не сообщили прессе. — Какой прок от того, что я в очередной раз расскажу эту историю? — Вы спасете меня от головомойки, которую патрон непременно устроит, если я вернусь ни с чем! Жозетта невольно улыбнулась, глядя на смущенно мнущегося за штакетником парня в котелке набекрень. — Ну хорошо, — вздохнула она. — Я возвращалась с Центрального рынка, было, наверное, около семи утра. По дороге встретила месье Гранжана, мы поздоровались. Он был очень милый человек, внимательно относился к супруге, часто покупал у меня для нее гвоздики… — Вы видели того, кто на него напал? — Только со спины. Даже не знаю, откуда он взялся. Я почему-то обернулась — месье Гранжан прикуривал от зажигалки какого-то прохожего… На прохожем была фетровая шляпа. И широкий плащ-крылатка. Думаю, он старик — я заметила седую прядь, выбившуюся из-под шляпы… Месье Гранжан схватился за живот и упал. Он так долго падал, целую вечность, как в дурном сне. На самом деле все произошло очень быстро, конечно. У меня ноги отнялись, стояла и не могла пошевелиться. Убийца наклонился и что-то вложил ему в руку. А потом запел. — Запел? Что? Цветочница поколебалась. Тому, другому, она сказала, но журналисту… Да не все ли равно? — «Время вишен», любимую песню моей мамы. Это было страшно и завораживающе: человек в крылатке стоял над телом и пел, словно убаюкивал ребенка. Я забилась под портик и молилась: только бы он меня не заметил. А когда он ушел, я бросилась к месье Гранжану, который лежал, поджав колени к подбородку. На секунду мне почудилось, что он дышит — у него между пальцами подрагивал прямоугольник бумаги. А потом я увидела кровь и закричала. Сбежались люди, кого-то послали за фликами, прибыл комиссар… Вот и всё. Только, пожалуйста, не упоминайте в заметке мое имя — я боюсь, что убийца найдет меня и тоже зарежет! — Клянусь здоровьем моей матушки, мадемуазель! Какого он был роста? — Примерно вашего. Да, где-то метр семьдесят. А вот худой или толстый, не могу сказать — крылатка скрывала фигуру. — Мадемуазель, вы моя спасительница! Можно, я куплю у вас гардению? Она украсит мою бутоньерку. «Дружище, это было виртуозно, ты становишься настоящим Ромео! — поздравил себя с успехом Жозеф. — Однако, урожай неслабый: седая прядь, „Время вишен“, рост метр семьдесят! Я молодец!»
Айрис спустилась в вестибюль Школы восточных языков на пересечении улиц Лиль и Сен-Пер, хотя лекция, посвященная «Гэндзи-моногатари», не закончилась. Поскольку среди слушателей, занимавших ряды амфитеатра, она оказалась одной из немногих женщин, к тому же самой молодой и очаровательной, взгляды мужской части аудитории не покидали ее ни на миг. |
