Несколько мгновений он мрачно смотрел на нее, потом, прихрамывая, подошел к столу и опустился на стул. Он придвинул к себе бутылку виски и стакан.

– Интересно, почему это женщины никогда не верят, что мужчины способны прийти в возбуждение, не испытывая никаких иных чувств, кроме обыкновенной животной похоти, – сказал он.

На лице Элен отразилось отвращение, вызванное грубостью его слов.

– Какие гадкие вещи ты говоришь! – с негодованием воскликнула она.

– А что еще можно ждать от такого испорченного и извращенного человека, как я?

– Доминик…

– Хватит! – он поднес к губам полный стакан. – Я больше не хочу говорить об этом. Я не желаю разговаривать с тобой. Меня от тебя тошнит!

Элен задохнулась от возмущения.

– Перестань! – крикнула она. – Перестань оскорблять меня! Ты не можешь так думать. Я тебе не верю!

Прищурившись, он взглянул на нее.

– Почему же? Или ты о себе такого высокого мнения? Уверяю тебя, что ласки, которые, я только что делил с тобой, я делил и с, другими женщинами, и с гораздо большим удовольствием.

Элен больше не могла этого вынести. Она встала на ноги, собрав все свое мужество, какое только у нее оставалось, и с болью в глазах взглянула на него.

– Это подло! – крикнула Элен. – Подло! Как я могла считать тебя порядочным человеком! Как могла позволить тебе прикасаться ко мне! Я презираю тебя! Глубоко презираю!

– Отлично. – Доминик откинулся на спинку стула. Ее слова, казалось, вовсе не задевали его. – Это мне нравится. Ну а теперь прочь из этой комнаты! Я намерен напиться до потери сознания!

С трудом, переставляя ноги, Элен поднималась по лестнице. Она боялась, что Болт может выйти из кухни и спросить ее, как дела, и тогда она непременно расплачется перед ним. Кое-как добравшись до своей комнаты, она упала на кровать и разрыдалась. Несколько минут Элен не могла успокоиться, но когда, наконец, рыдания стихли, она еще долго лежала неподвижно, чувствуя себя совершенно опустошенной.

Потом она встала и сорвала с себя свое нарядное платье. Она знала, что ни за что на свете больше не захочет надеть его, и, скомкав, забросила в дальний угол шкафа.

Стоя в одной рубашке посередине комнаты, она размышляла, сможет ли она остаться хотя бы еще один день в доме Доминика Лайалла. Бесполезно было повторять себе, какой он подлый и жестокий человек, и что она его ненавидит. Элен знала, что это не так. Она любила его, по-настоящему любила. И это безответное чувство было вынести гораздо труднее, чем гнев и отчаяние, которые она испытывала в первые дни пребывания в этом доме.

Значит, Болт оказался прав, и теперь ей самой предстояло решить, что делать. Конечно, она не могла обратиться к Болту за помощью, но оставался еще «рейнджровер», и чем больше она думала об этом, тем яснее осознавала необходимость покинуть дом Доминика Лайалла как можно скорее, пока не случилось что-нибудь ужасное.

Элен вздохнула. А могло ли случиться чего-нибудь хуже того, что уже произошло, спрашивала она себя и сама же себе отвечала. Жизнь под одной крышей с Домиником Лайаллом так поразительно действовала на нее, что она боялась, как бы однажды желание познать запретный плод чувственного наслаждения не взяло верх, пусть даже Доминик и не любит ее. Это могло случиться. Какие бы слова он ей ни говорил, Элен чувствовала, что Доминик все же находит ее привлекательной, хотя бы в чисто сексуальном плане.

Стряхнув с себя задумчивость, она начала искать в шкафу джинсы и свитер, и, одевшись, постаралась оценить обстановку. Было уже десять часов. Насколько ей было известно, Болт рано ложился спать, а если Доминик напился, как и обещал, то ей нечего было опасаться его.