— Вы упомянули какую-то программу, — продолжала Жанна. — А над чем именно работала Нелли? Я имею в виду, по вечерам?

— Она заканчивала докторскую диссертацию о генетическом наследии народов Латинской Америки. Отовсюду получала образцы крови. Классифицировала их. Сравнивала. Вообще-то я и сам толком не знаю, чем она занималась. Она не слишком распространялась об этом. С нашей стороны это было проявлением лояльности: она использовала наше оборудование для собственных исследований.

Павуа склонился над столом, словно статуя Будды, пошатнувшаяся на пьедестале:

— Но к чему все эти вопросы? Какое отношение они имеют к случившемуся?

— Мы не исключаем наличие связи между ее исследованиями и мотивом преступления, — заявил Тэн.

— Вы шутите?

Видимо, надеясь на сотрудничество директора, судья пояснил:

— Мы уже расследуем подобное убийство. Жертва — медсестра, работавшая в центре для детей с нарушениями развития. Не исключено, что отклонения, которые лечат в этом учреждении, как-то связаны с деятельностью вашей лаборатории.

— О каких отклонениях идет речь? Чем страдают эти дети?

Тэн, которого вопрос застал врасплох, оглянулся на Райшенбаха.

— Понятия не имею, — признался он. — По крайней мере, пока. Лучше объясните нам, какие именно отклонения вы распознаете по кариотипам?

— Главным образом трисомию двадцать один. Мы так ее называем, потому что это нарушение касается двадцать первой пары хромосом. Мы распознаем и другие отклонения, такие как трисомия тринадцать, вызывающая задержку психомоторного развития и физические недостатки. А также то, что называют делецией, потерей участка хромосомы. Эта патология имеет тяжкие последствия для развития ребенка.

— Такие аномалии — редкость?

— Зависит от того, что вы понимаете под словом «редкость». Для нас это обычное дело. Или почти обычное.

— Они могут привести к особым видам безумия?

— Не понимаю вопроса.

— Вы упомянули трисомию. Может анализ кариотипа выявить такие болезни, как, например, шизофрения?

— Никоим образом. Даже если предположить, что подобные патологии имеют генетическое происхождение, понадобилось бы выявить их специфический ген и изучить ДНК. Наши исследования не настолько специализированные. К чему вы клоните? Боюсь даже предположить. Вы думаете, что убийцей может оказаться сумасшедший, чья генетическая аномалия когда-то была выявлена у нас?

— Существует и другая возможность: родители, затаившие на вас злобу.

— За что?

— За ненормальный результат. За ребенка, родившегося с каким-то изъяном.

— Что за нелепость? — возмутился Павуа.

— Если бы вы знали, с какими мотивами нам приходится сталкиваться.

— Я хочу сказать, что это действительно нелепость. Даже если предположить, что кариограмма покажет аномалию, нет никакой причины винить в этом нас. А главное, подобные исследования как раз и нужны, чтобы избежать появления на свет ненормального ребенка. Амниоцентез проводится заблаговременно, чтобы беременность можно было прервать.

— А если вы совершили ошибку? Если вы не разглядели патологию и ребенок родился ненормальным?

Павуа выглядел удрученным. Впрочем, на его губах все еще блуждала неопределенная улыбка.

— Нет, — ответил он просто. — Нам можно доверять на все сто процентов.

— И ни разу не путали пробирки? Не было ни единого сбоя в компьютерах?

— Вы плохо представляете себе, в каких условиях мы работаем. Мы соблюдаем строжайшие меры безопасности.