Аннайн молча рассматривала Ирзилука, который все никак не мог отдышаться. Он почти стонал, озлобленный на свою немощь, и жал руками под ребра, пытаясь совладать с дыханием. Боялся, как бы хожалая ведка не обиделась, как бы не надоело ей стоять, глядя на никчемного калеку... Хожалая ведка не шевелилась.

Тихо звала ту, что всегда таилась в уголке сердца.

Ведки всегда говорят негромко. Не оттого, что слабы телом, - сил у худенькой ведки может быть не меньше, чем у здорового мужчины, да редкий здоровый мужчина выживет после Имени Нианетри, и если выживет – мало полгода будет не работник, а для ведки это обычное дело… Не оттого, что мучительно застенчивы или пугливы, хотя так часто кажется людям.

Немыслимо заглушить этот тишайший напевный голос, живущий внутри.

Если быть одной, настолько одной, чтобы не чуять неслышимых людям голосов лесов, полей, дорог, облаков – а так бывает только в святине или домерти – голос будет не громче, но ближе, скоро он заполнит темноту под сомкнутыми веками и станет тепло. Потом увидишь говорящую...

Аннайн подошла ближе, одной рукой надавила на плечо Ирзилука, другой на поясницу, заставила встать прямо. Он повиновался, хватая щербатым ртом теплый воздух, пахнущий травой и навозом. Изо рта пахло. Ведка смотрела ему в лицо, касаясь шершавыми пальцами покрытых коротенькой бороденкой скул. Он не удивился, - чего ждать от ведок, известно, - смотрел на нее с несмелой надеждой, путавшейся в страхе. Может, слыхал, что Аннайн благословенна не только на свят узор, может, просто первый раз в жизни видел ведку...

Злая была болезнь. Аннайн не знала снадобий, которые могли бы убить ее напрочь, хотя в силах была поддержать ослабленное тело. Но не ту жертву выбрал дух немочи, человек перед ней был властен над красотой и твердость Иртенайн была с ним… Ведка задрала на Ирзилуке рубаху, сунула влажноватый обтрепанный край ему в руки – держать у подмышек, и с силой, царапая ногтями, провела пальцами по грудине. Он снова скрючился, давясь кашлем, – женщина отступила на шаг, - выплюнул ей под ноги немалый комок слизи и крови. Потом выпрямился и наконец нормально задышал. Улыбку его можно было бы назвать сияющей, будь зубы чуть посветлее.

- Я покажу, что резать, - сказала Аннайн.

Она повернулась и пошла. Мастер, совладавший с остолбенением, заторопился вслед, задыхаясь больше по привычке.

- Уж нарежу, госпожа, - умильно сулил он, сбоку, по-собачьи пытаясь заглянуть ей в глаза, - всем нашим умением-старанием… уж любовь да святость тебе, да милость Иртенайны…

Аннайн смотрела себе под ноги. В одном из соседних дворов держали десять коров – богатое все же село – и что ни день водили их пастись…

- Возьмешься ли святину поставить? – спросила ведка.

- Да, без святины негоже, - подхватил Ирзилук и только потом осознал, что ему предлагают делать.

- Н-не знаю… - пролепетал он и замолк, напряженно размышляя. Подумав, - недолго, впрочем, - сказал, - Погляжу, госпожа. Тут тебе не лавку сбить, тут, видать, что ни доска, то свят узор. А надолго ли остаешься?

- Ладины править буду, все, которые требны, - сказала Аннайн. – По полям пройду, реку обвяжу, опушки трону. Но если святину ставить начнешь – останусь, пока ладить да святить время не выйдет.

Ирзилук заколебался. Колебался он долго и бесплодно, - они успели подойти к опушке, Аннайн поклонилась работникам и осмотрела землянку, а мастер все не мог выдавить решения. Ведка посмотрела поверх его головы на низенькие крыши: дранка, солома, узкие перья дыма. И поняла – нет. Не будет в деревне святины.

- Ничего, - успокаивающе сказала она, забираясь в яму. Земля была влажной, ее пронизывали корни недалекого леса. Их повредили лопатами, и лес слегка обиделся, но эта обида была не из тех, за которые Хозяева истирают в прах селения и сводят с ума оскорбителей.