Ох, ничего-то я тогда, малый хлопчик, не понимал, что кругом меня творится! Свернулся на сене, послушал, как буря в лесу песню заводит, и стал засыпать.

Эге! Вдруг слышу, кто-то около сторожки ходит… подошел к дереву, панского коня отвязал. Захрапел конь, ударил копытом; как пустится в лес, скоро и топот затих… Потом слышу, опять кто-то по дороге скачет, уже к сторожке. Подскакал вплоть, соскочил с седла на землю и прямо к окну.

– Пане, пане! – кричит голосом старого Богдана. – Ой, пане, отвори скорей! Вражий козак лихо задумал, видно: твоего коня в лес отпустил.

Не успел старик договорить, кто-то его сзади схватил. Испугался я, слышу – что-то упало…

Отворил пан двери, с рушницей выскочил, а уж в сенях Роман его захватил, да прямо за чуб, да об землю… Вот видит пан, что ему лихо, и говорит:

– Ой, отпусти, Ромасю! Так-то ты мое добро помнишь?

А Роман ему отвечает:

– Помню я, вражий пане, твое добро и до меня и до моей жинки. Вот же я тебе теперь за добро заплачу…

А пан говорит опять:

– Заступись, Опанас, мой верный слуга! Я ж тебя любил, как родного сына.

А Опанас ему отвечает:

– Ты своего верного слугу прогнал, как собаку. Любил меня так, как палка любит спину, а теперь так любишь, как спина палку… Я ж тебя просил и молил, – ты не послушался…

Вот стал пан тут и Оксану просить:

– Заступись ты, Оксана, у тебя сердце доброе.

Выбежала Оксана, всплеснула руками:

– Я ж тебя, пане, просила, в ногах валялась: пожалей мою девичью красу, не позорь меня, мужнюю жену. Ты же не пожалел, а теперь сам просишь… Ох, лишенько мне, что же я сделаю?

– Пустите, – кричит опять пан, – за меня вы все погибнете в Сибири…

– Не печалься за нас, пане, – говорит Опанас, – Роман будет на болоте раньше твоих доезжачих, а я, по твоей милости, один на свете, мне о своей голове думать недолго. Вскину рушницу за плечи и пойду себе в лес… Наберу проворных хлопцев и будем гулять… Из лесу станем выходить ночью на дорогу, а когда в село забредем, то прямо в панские хоромы. Эй, подымай, Ромасю, пана, вынесем его милость на дождик.

Забился тут пан, закричал, а Роман только ворчит про себя, как медведь, а козак насмехается. Вот и вышли.

А я испугался, кинулся в хату и прямо к Оксане. Сидит моя Оксана на лавке – белая, как стена…

А по лесу уже загудела настоящая буря: кричит бор разными голосами, да ветер воет, а когда и гром полыхнет. Сидим мы с Оксаной на лежанке, и вдруг слышу я, кто-то в лесу застонал. Ох, да так жалобно, что я до сих пор, как вспомню, то на сердце тяжело станет, а ведь уже тому много лет…

– Оксано, говорю, гол?бонько, а кто ж это там в лесу стонет?

А она схватила меня на руки и качает.

– Спи, – говорит, – хлопчику, ничего! Это так… лес шумит…

А лес и вправду шумел, ох, и шумел же! Просидели мы еще сколько-то времени, слышу я: ударило по лесу будто из рушницы.

– Оксано, – говорю, – голубонько, а кто ж это из рушницы стреляет?

А она, небога, все меня качает и все говорит:

– Молчи, молчи, хлопчику, то гром божий ударил в лесу.