Я быстро подхватил рукой правую ногу под коленкой и поднял её к самому Мишкину носу, тыча пальцем в подошву с прилипшим к ней зелёным листиком.

Мишка молча внимательно осмотрел листик и перевёл глаза на меня.

— Тебя? — медленно переспросил он. — Где тебе! От тебя ещё городом пахнет, слаб значит. Не сойдёшь.

— И вовсе не пахнет! — задыхался я от волнения. — Не пахнет. Я уж две недели тут живу. И мы с тобой на пасеку ходили и открытие делали, и всё. Нечего было и дружить, если… если сам теперь…

Я больше не мог говорить, отвернулся и стоял, стукая ногой о ступеньку крыльца. Плечи мои вздрагивали, я крепился изо всех сил, но удержать слёзы обиды не мог.

Не глядя я чувствовал, что Мишка, как всегда в трудные минуты, ухватился за хохол и крутит его изо всей силы.

На дворе наступило молчание.

— Возьму! — проговорил вдруг Мишка решительно и даже ногой топнул. — Гляди у меня только, коли не дойдёшь!

Он ещё помолчал и договорил уже деловым тоном:

— Тётке скажи — к деду Софрону на пасеку пошли. На целую неделю. Хлеба пускай даст и сала. А мы за неделю обернёмся. Опять же мешок возьми, покрепче. На золото. И айда!

— Айда! — крикнул я в восторге.

Индюк, мирно гревшийся на солнце около крыльца, отскочил в сторону и сердито заболтал что-то несуразное.

— Айда, Мишка! Золота наберём много. Только чтобы и дяде Павлу осталось на машины. И всё у нас будет. И лосёнок и… — я вдруг почувствовал, что краснею. Можно или нельзя сказать? — Миш, а если халвы купить? Ореховой? Я очень люблю. Останется?

— Останется, — снисходительно разрешил Мишка. — Непременно. Даже для всех мальчишек. И для физкультуры в школу штуки разные, турник и всё, как в техникуме. Это как пить дать. Только смотри, ребятам — молчок. Разболтают, и всё пропадёт. Ну, бежим!

— Куда это ещё бежать? — послышался с крыльца сердитый голос. — А мне воды? А рыбы решето? А куроцапу ящик?

— Ишь, памятливая! — проворчал Мишка. — С тобой враз уйдёшь!.. Айда за водой, Серёжка. Без нас кто зверей покормит? Всё она, уж знаю. Вёдра вон там, в сенях стоят.

— Сейчас, тётя Маша! — закричал я в восторге и перекувырнулся через голову так ловко, что опять очутился на прежнем месте.

Индюк обозлился пуще прежнего, опять заболтал и даже приноровился клюнуть меня в голую пятку, но не успел. Калитка хлопнула, мы вперегонки, звеня вёдрами, кинулись вниз по тропинке.

— На Северной бобров ещё развести… — пропыхтел Мишка, нагибаясь с мостков зачерпнуть воды.

— Пускает. Только целый час мне читала: и чтобы не купался, и не простудился, и не заблудился… Если бы не дядя Петя — ни за что бы не пустила. «Я, говорит, из-за этого непослушного мальчишки на десять лет постарела». Дядя Петя смеётся: «Ну что там на пасеке страшного? Разве пчёлы покусают». А она говорит: «Они и там на медведях верхом ездить наловчились». И она уже домой в Москву письмо написала, чтобы мама или папа приехали за мной смотреть. Она больше терпеть не может. От папы сегодня телеграмма пришла, он в отпуск приедет.

Мишка левой рукой закрутил хохол и крепко его дёрнул.

— Все они на один лад, — подвёл он итог. — Покою от них нет. Моя тоже: «Покуда ты на глазах, я и дышу», — говорит. Ну, стало быть, сегодня идём. Ночью, пока не посветлеет. Чтобы подальше уйти, если искать начнут. А то ещё словят — смеху на весь завод хватит, не хуже того медведя.