Он меланхолично цедил пиво и разговор завязал охотно, хотя говорил медленно, с паузами.

Пан Конрад? Пан его знал? Он, да будет пану известно, умер еще прошлым летом, прямо на улице, неподалеку. Шел себе, вдруг схватился за сердце и упал, а когда к нему подбежали, он уже отошел. Легкая смерть, пане, мне б такую… Дом? Так и стоит заколоченный. Пана Конрада похоронили честь по чести, хоть и он сам, и его отец с матерью, и дед с бабкой были, как это, люторанами, и в костел ходила только его покойная жена, она была местная. Но ксендз, добрейшей души человек, сказал: все же христианин, а остальным Бог разберет, ему судить, не людям. Точно так же он говорил, когда хоронили Конрадовых отца с матерью (дед с бабкой упокоились еще при прежнем ксендзе, но и он говорил то же самое). Ну, а дом и хозяйство, получается, остались выморочными. Разве что кур староста, посоветовавшись с полицейским… тьфу, мильцанером… велел разобрать по домам, ведь быстро передохли бы без присмотра. По закону, объяснил мильцанер, нужно выждать полгода — вдруг объявятся наследники. Больше года прошло, наследники так и не объявились, так что дом, сказал мильцанер, можно теперь через сельскую управу продавать любому желающему. Вот только желающих пока что не нашлось. Многие зарятся на большой огород, но… Всякие слухи ходят про пана Конрада, знаете ли. Что уж там, слишком многие болтали, что он не просто травяной знахарь, а еще и водится с теми, кого к ночи поминать не гоже, да и днем особенно ни к чему. Раньше-то так не думали, да вот весной сорок пятого у нас тут случилось кое-что, вот и заговорили… Одним словом, люди как-то опасаются покупать дом. Так и стоит, окна-двери заколочены, и ни единой вещички оттуда не взято. Места тихие, воров у нас нет, до войны был один, Чесек Млынарж, трясца ему в селезенку, но его году в тридцать пятом как увезли в повят жандармы за чужую овцу, так он больше и не возвращался. Теперь полное благолепие. Пан, случаем, не из наследников будет? Нет? Ну что же, пусть и дальше стоит, поговаривают, Вадек Шанота все же собирается его купить, чтобы жить отдельно от стариков с молодой женой, — очень может случиться, он молодой, был на войне, мир повидал, во все такое не верит…

Черт же дернул за язык! Я спросил негромко:

— А Борута в ваших местах давно появлялся?

И знаете, он нисколечко не удивился. Почти без промедления ответил меланхолично:

— В последний раз, все говорят, показывался весной сорок пятого. С тех пор вроде не видели…

И тут же, по лицу видно, замкнулся, как устрица. Уж не знаю, что он обо мне подумал и кем посчитал, но сразу стало ясно, что больше разговора не получится — да и к чему?

Допил я пиво, расплатился — уже не серебром, конечно, а новыми деньгами. Вышел, сел в машину, закурил и ненадолго призадумался. Если ничего не тронуто, та самая книга, где написано про Боруту, и сейчас стоит на этажерке. И раздобыть ее нетрудно: окна «горницы», я помнил, выходят на задворки, тихонько отодрать доски и залезть в окно можно. Даже если приловят местные или участковый — удостоверение при мне, достаточно будет одного телефонного звонка в повят Ружицкому…

Вот только зачем? Как и в прошлый раз, я подумал, что никаким доказательством она послужить не сможет. Война давно кончилась, СМЕРШ расформирован, Катино личное дело ушло в архивы с соответствующей записью «пропала без вести там-то и тогда-то», все быльем поросло…

Тут бы мне и возвращаться в повят, но я — снова не знаю, как черт дернул, — свернул не налево, а направо, к роднику. Совершенно как два года назад, попадались встречные и попутные мазуры, с одним отличием: девушки и женщины вновь ходили и ездили в одиночку — ага, за два года поизгладилось кое-что в памяти, успокоились…

Место я нашел сразу, там ничего не изменилось, а память у меня, как полагается человеку моего ремесла, была фотографическая.